Таежный бродяга - стр. 20
– Костер – это верно, – отозвался Скрипицын, – плоховат… Заболтались мы тут! – Он натянул рукавицы, грузно двинулся в темноту. – Пойти, что ли, хворосту подсобрать…
– Ты сумку-то скинь, – посоветовал старик. – Оставь здесь – сподручнее будет.
– Что-о? – Скрипицын остановился, и сейчас же лицо его затвердело, оскалилось. – Сумку?
Он стоял вполоборота (была видна опущенная бровь, желвачок на щеке, угол твердого рта), и, глянув на него, Михаил подумал с облегчением: «Нет, эти двое незнакомы! Он сам чего-то боится… Только вот – чего?»
Скрипицын спросил негромко и сумрачно:
– При чем здесь сумка? Ну?
– Да Бог с тобой. – Старик усмехнулся, пожимая плечами. – Иди, коли хошь, с ней – дело твое. – Развязал котомку, извлек из нее котелок, привстал, зачерпнул снежку.
– Иди давай, топай, – ташши дрова! Кипятком хоть побалуемся.
Потом они пили чай. Потом укладывались угрюмо – ладили поздний свой ночлег, разгребали мусор, стлали пухлую хвою.
Костер полыхал теперь высоко и ровно – без дыма. Ветер ослаб, и над сонными путниками, над остриями черных елей обнажилось небо; оно полно было блеска и холода.
– Стужей пахнет, – сказал Скрипицын. – К утру градусов на сорок завернет – не менее того… Н-ну ладно. – Он завозился, уминая подстилку. Улегся. Протянул подошвы к огню. Телогрейка его задралась, приоткрылась, и оттуда – из-под полы – выглянула кобура пистолета.
И, всматриваясь в рыжую эту кобуру, Михаил поежился зябко; опять пробудилась в нем давешняя тревога. Вдруг он заметил лицо старика.
Старик не спал, помаргивал, чадил цигаркой, тоже следил за Скрипицыным… Потом он выплюнул окурок и покосился на Михаила. И тотчас же оба они прижмурились, затаились, отворотясь.
Они долго так лежали – недвижно и немо.
В тишине, над пустынными северными снегами, посверкивала и медленно кружилась ночь, она кончалась уже, и луна поблекла и словно бы выцвела. И созвездия сдвинулись к западу. И, запрокинув лицо, щурясь в стылое небо, Михаил думал: «Надо спасаться, пока не поздно! Надо бежать! Этот тип с пистолетом, старик этот – чего они хотят? И кто за кем здесь охотится? Не поймешь…» Мысли путались и были мутны, но чувство тревоги не иссякало в нем, гнездилось прочно. И все сильней одолевало его отчаяние. Надо спасаться, но как? Здесь же ведь глушь, бездорожье. Куда я денусь, куда пойду? Все равно загину – в снегу, в проклятой этой пустыне».
Зловеще и низко пылал над ним полярный ковш – семь зеленых огней, семь звезд Большой Медведицы. Ледяные звездные лучи тянулись к ресницам и покалывали глаза. Михаил заслонился локтем, вздохнул. Стало жалко себя, так жалко – до слез.
В это время Скрипицын сказал:
– Эй, батя, ты чего опять смотришь? Все смотришь и смотришь. Спи.
И старик ответил:
– Да вот смотрю – думаю… Где же это мы встречались? – Он поскреб косматую свою бороду, хрустко зажал ее в горсти. – Слышь-ка, а ты, часом, не геолог?
– Ну, допустим, – отозвался, покашливая, Скрипицын.
– А ведь я тебя знаю, однако. Видел.
– Где?
– Недавно где-то…
Старик затих, пожевал ртом и затем стремительно:
– Знаю, – сказал, – точно! Ты осенью был в Салехарде?
– Ну, был.
– Стало быть, я там тебя и видел. В чайной, на углу, возле склада… Мы с ребятами похмелялись, а ты как раз подошел, помнишь?
– Постой, постой.
Скрипицын сел, упираясь кулаками в снег.