Таежная вечерня (сборник) - стр. 4
– Сколько ему лет? – спросил отец Антоний.
Так спрашивают о возрасте человека, перешагнувшего определенный рубеж, намеченный для какого-то дела: посадить сад, воспитать детей.
– Да годам к семидесяти. Младший сын еще с ним живет… Меня уговаривал: коня дам и корову, лишь бы сосед появился!
– Что ж вы не остались?
Таежный мужичок улыбнулся ласково:
– Здесь душа прирослась…
Подкрепившись, священники сказали, что можно приступать к обряду. Но Соловей сделал вид, что не понял, о чем идет речь:
– На ночь разве останетесь? Я пойду баньку истоплю!.. У меня хорошая баня, все говорят: легко дышится!..
– Нет, нам обратно сегодня идти, – твердо ответил старший священник.
– Ну, делайте, как хотите, – согласился Саня.
Глядя, как вынимают из котомок иконы и кресты, сказал под руку:
– А у меня каждое утро тоже свой обряд: сушину притащить на дрова. Зима долгая! Да и туристы приходят, норовят на готовое…
Священники чуть запнулись при слове «тоже», но подошли к часовне.
– Сами писали? – указал отец Антоний на икону, висевшую над маленькой низкой дверью. («Верблюжье ушко», – мелькнуло в голове.)
Какая-то Лесная Дева в бабьем клетчатом платке по самые брови, на руках – маленький голубой медвежонок.
– Сам! – с готовностью подтвердил Соловей.
– Манера у вас странная, видимо таежная.
– Угадали, батюшка. Часовенку я как раз поставил на могилке двух медвежат. Убили злые люди, заманили на березу, а потом – как в тире: шмяк, шмяк!..
– Молиться и за них надо! – сказал молодой священник чуть дрожащим голосом.
– За охотников или за жертвы?
– За души человеческие. Чтобы они однажды пришли и покаялись в этой часовне!
Саня улыбался, представив, как медведица выслеживает убийц своих детей:
– Сомневаюсь!
Он посмотрел на Михея, и тот нервно заерзал на лавке.
– И на вас сойдет Божья благодать, – перекрестился отец Антоний.
Хотя уже понял, какой труд совершил таежный отшельник. Мало кому под силу.
– Я всю жизнь ее жду! – Соловей заслонил вход в часовню. – Утром встану и первым делом гляну на тропу – жду! Душу родную жду! А вечером, особенно на закате, так хочется закричать, завыть, что не дождался никого!.. Вот и Васю ждал!
Услышав свое имя, Михей грустно развел руками: мол, видите, каков он!
– Молиться нужно!
– Знаю. Лучшие помыслы свои нести, как в кубышку складывать!..
Он будто нарочно мешал священникам приступить к обряду.
Батюшки поднялись на крыльцо часовни, перекрестились, опустив взгляд:
– Неспокойная душа ближе к Богу… Можно войти?
Соловей пожал плечами: зачем спрашивать? Будто это убогая часовенка – его личное дело или личные покои его души.
– Все входят, кто захочет…
Внутри часовня напоминала сруб колодца, где с трудом могли развернуться три человека. Бревна обмазаны белой глиной с илом, а крохотное оконце лишь немного рассеивало полумрак.
На стене висели розовое распятие, вырезанное из куска пластмассы, жестяная лампадка с красной лампочкой, горящей от аккумулятора, как светлячок.
На столике, застланном чистой клеенкой, рядом с восковыми свечами лежала раскрытая Библия.
Установив принесенную икону, батюшки читали на два голоса молитву. Густой наставительный баритон: «А ещэ молимся…» пересекался с поспешным звонким тенорком: «Господи, помилуй! Господи, помилуй…»
Соловей стоял у открытой двери и вслушивался в голос молодого священника.