Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви - стр. 66
Я не верю в переселение душ, второго такого на Земле не будет. И я больше никогда никого не смогу полюбить. После Джона влюбиться в кого-то невозможно. Да и кому это нужно?
Под скромной табличкой «ДЖОН ЛИНЧ» только букетик, который кладу я.
Джон шутил, что его фамилия отражает его жизнь – бесприютный моряк. Окруженный друзьями, единомышленниками и даже поклонницами, он одинок. Мне тоже не удалось пробиться к его «я» через старательно возводимую стену отчуждения. Думала, что сумела, но в последний миг его (и моей) жизни выяснилось, что нет.
Сердце Джона сгорело в печи крематория, мое разорвалось – подозреваю, что в то же мгновение. Джона больше нет, а я существую с чужим сердцем. И как бы оно ни было физически совершенно и принято моим организмом, моя душа в него не переселилась.
Так где же она теперь, моя израненная душа?
Любовь у человека в сердце, а в голове только память – это точно. Моя память хранит о Джоне все, а чужой камень в груди остается глух. Значит, больше не замрет при мысли об объятиях любимого, не будет тосковать из-за того, что Джон не позвонит, чужое сердце не обольется кровью при воспоминании о моей вине.
Внутри кусок льда, холодный, безжизненный. Он исправно гонит по моим артериям кровь, изображает ритмичное биение, но остается бесчувственным. От этой ледышки начала покрываться инеем и остальная я. Обычный лед белый, а лед внутри меня – черный.
Стоявшая неподалеку перед такой же нишей женщина направляется мимо меня к выходу, но останавливается.
– Муж?
Не дождавшись ответа, она протягивает руку, словно желая проверить, жива ли я, но пальцы замирают в нескольких дюймах от моего плеча, наверное, наткнувшись на холод черного льда.
– Поплачьте, станет легче. Я здесь всегда плачу…
Я прикрываю глаза и коротко киваю.
Поплакать бы… Тихо поплакать… завыть от тоски… забиться в истерике…
Если бы я могла! Люди плачут сердцем, именно в нем рождаются слезы.
Но у меня теперь нет даже этого – слез. Нет сердца – нет возможности выплакать свою боль.
Женщина ушла, а я все стою – обледеневшая, бесчувственная, неживая.
Ад бывает разный. Тот, которого боятся все, – горячий, освещенный пламенем костров. Но на Земле есть другой – черный и холодный, в нем невозможно испытать душевные мучения, потому что там умирают даже бессмертные души. В этом аду ярко светит холодное черное солнце, которое для остальных оранжевое и горячее. И спасения в черной ледяной пустыне не существует.
Хочу ли я спасения? Едва ли.
Я вдруг понимаю, почему столько времени не решалась сюда прийти, – было страшно понять, что в своей душевной пустыне я не способна даже страдать.
Сколько проходит времени, не знаю. Поняв, что ни облегчения, ни большей, чем уже есть, боли не будет, я на прощание касаюсь кончиками пальцев урны с прахом Джона и плетусь в администрацию, чтобы оплатить уход за могилой на ближайший год.
У таблички с его именем всегда будут свежие цветы.
Это все, что я теперь могу для него сделать.
Таксист терпеливо ждет…
Я уже в машине, когда звонит Ричардсон с вопросом, где я нахожусь.
– Заехала попрощаться с Джоном.
Эдвард мгновение молчит, потом уточняет:
– Зачем?
– Так было нужно.
Больше меня в Лондоне не держит ничто. Остается только лететь в Мумбаи, распутать дело об убийстве Хамида Сатри и доказать, что готова вернуться в строй.