Сжигая запреты - стр. 12
Тем более что я не знал, как будет там, за порогом нашей реальности. Чувства, которые захватили мою порочную душу, уже сейчас казались вечными. Поэтому я просто пытался научиться с ними жить.
Четыре недели дались с колоссальным трудом. Дольше сидеть в Тибете и бесконечно гонять разрывные мысли о том, как у Маринки все складывается, не смог. А вернулся, увидел ее, все чувства и вовсе воспалились до критического состояния.
Ороса хотелось прикончить на месте. И ее с ним. Весь этот проклятый мир уничтожить, потому что выносить разрастающуюся в груди боль не хватало сил. Поцелуй во дворе еще стерпел. За столом уже держался каким-то необъяснимым чудом. В голове гул стоял. Сердце натужно тарабанило. Плоть ныла и кровила. Ребра трещали. На автомате вывозил разговор. Для себя самого звучал глухо и затянуто, но Чарушины вроде как ничего странного не заметили.
Каждый раз, когда смотрел на Маринку, перед глазами вставало, как трахал ей в наказание ту гребаную шкуру. Да, на тот момент, в агонии, мне казалось, что я нашел идеальный выход из ада любви. Но позже, едва атомная буря эмоций притихла и залегла, понял, что сломал в первую очередь себя. Гонимый хроническими страхами, поступил точь-в-точь как мои конченые предки. А хотел ведь… Хотел как Чарушины.
Тяжело это принял, потому как невыразимо стыдно было признаваться в подобном, даже себе. А уж кому-то другому и подавно. Легче делать вид, что все как обычно. Без проблем и сожалений.
Будто я не задыхаюсь ночами от боли. Будто не загибаюсь от лютой тоски. Будто при виде Маринки с Оросом не теряю сознательность, минимальную адекватность и какую-либо человечность.
С ревностью подобной силы я столкнулся впервые. В моей голове не было даже понятия, происходит ли что-то подобное с другими. И если да, то как они, черт возьми, с этим справляются? Все мои ресурсы уходили на то, чтобы просто сохранять неподвижность, когда хотелось вскочить и все разнести.
Это было странно. Ведь я никогда не являлся агрессивным психопатом. Сейчас же в какой-то мере сам себя боялся. Что не вытяну, сорвусь и наделаю в доме Чарушиных непоправимых вещей. Лучшим решением было бы уехать, но пока Орос находился в спальне Маринки, я не мог заставить себя двигаться.
А потом, словно долбаный мазохист, смотрел на то, как они прощаются, как этот напомаженный слизняк целует ее, как она ему улыбается... Смотрел и умирал.
Если раньше можно было ухватиться за мысль, что Маринка назло мне рисуется с Оросом, то теперь ведь не притянешь. Они меня не видели. Исключительно себе в удовольствие сосались.
И это уже был удар свыше. Молния в сотню тысяч ампер прямиком мне в голову. Небесное наказание в уплату за всю ту дичь, которую я когда-либо творил.
Не знаю, как устоял на месте. Удержать равновесие удалось сугубо физически. Если же говорить про душу, ее размазало по пыльной земной поверхности.
Вместе с болью намешало за грудиной злобы. Столько, что я сам ею едва не отравился.
– Сыграем, Марин? – повторяю жестче.
Но ответа так и не удостаиваюсь. Чарушина отшатывается и, мотнув головой, пятится к дому.
Я не могу ее отпустить.
Реагирую быстрее, чем в голове созревает какой-то четкий план: ловлю ведьму за руку, грубо дергаю обратно на себя и сам же от этого столкновения задыхаюсь. Так прилетает – зубы стискиваю, чтобы сдержать стон. И все равно сдавленно, на пониженных, но мычу.