Свечи на ветру - стр. 54
– Насовсем?
– Насовсем.
– В город?
– Еще дальше.
– Куда же еще дальше? Неужели в Испанию?
– В Америку.
– Врешь.
– Ей-богу. Папа уже договорился с господином офицером.
– Он вас туда везет?
– Нет. Господин офицер покупает у нас дом и сад.
– А почему вы уезжаете?
– В Америке нет Гитлера.
– Но у нас в местечке его тоже нет.
– Пока его нет, но он там, за рекой, – Шимен махнул рукой в сторону моста. – Гитлер убивает евреев.
– И испанцев?
– Кажется. Он и нас убьет, если мы отсюда не уедем. Так говорит папа. Папа знает. Он учился в Германии.
– А кто будет лечить?
– Кого?
– Всех.
– Приедет другой доктор. Мама не согласна. А я согласен. Папа очень хвалит Америку. Он говорит, будто там поезда под землей ходят, а дома такой вышины – прямо с крыши на небо попадаешь. Поедем вместе!
– Нет. Я буду ждать.
– Кого?
– Своего папу. Может, еще останетесь? А вдруг эти испанцы побьют Гитлера? – Мне было жаль расставаться с Шименом.
– Если папа решил, так оно и будет. Приходи к нам в гости, Даниил!
– Как-нибудь забегу, – сказал я, выпряг из телеги клячу, взял ее под уздцы и повел к воде.
Лошадь забрела в реку и стала медленно и жадно пить, поднимая мокрую морду и оглядывая тонущую в белесом мареве окрестность.
Прошла суббота, наступило воскресенье, но Иосифа все еще не было. Не случилось ли с ним что-нибудь в городе? Я лежал на жесткой кровати и со страхом думал о том, что будет со мной, если мой опекун не вернется, кто будет сторожить кладбище, рыть могилы, ухаживать за клячей. Не бросишь же все и не сбежишь к часовому мастеру Пакельчику.
Звезды заглядывали в окна хаты, крупные и светлые, и от их сияния становилось еще страшней. Казалось, тысячи глаз следят за тобой и испытывают твое терпение. Как-то Иосиф сказал, что звезды – это глаза мертвых праведников, попавших в рай, никуда от них не скроешься, ничего от них не утаишь.
Я встал с кровати и задернул занавеску, но и сквозь тонкий ситец в избу просачивался их свет, да тут еще луна сияла, как надраенная до блеска кастрюля, в которой бабушка варила на зиму варенье.
– Кис, кис, – позвал я кошку, чтобы заглушить страх, и она вынырнула откуда-то из темноты и уставилась, грешница, на меня своими звездами. – Хочешь, я тебе сыграю на скрипке?
«Мяу», – согласилась кошка.
Я сыграл ей песенку, которую иногда напевала бабушка, о пастушке и его ягненке. Кошка слушала меня затаив дыхание, и в ее глазах-звездах было столько сострадания, сколько, наверное, бывает у праведников.
Когда часы на стене пробили двенадцать, я перестал играть и принялся толковать с кошкой о ее грехах.
– Ты сегодня опять растерзала птаху, – пристыдил я ее.
«Мяу», – ответила кошка. Она день-деньской носилась по кладбищу, ловила пернатых, а иногда усаживалась на какое-нибудь надгробие и плотоядно следила за их полетом в небе. Если бы кошки летали по небу, что бы делали птицы?
– Разве птица вкуснее мыши?
«Мяу», – подтвердила грешница.
– Ты попадешь за свои грехи в ад.
Кошка прыгнула ко мне на колени и виновато замурлыкала.
– Почему ты не кидаешься на ворон? Боишься? Бабушка тобой недовольна. Понимаешь? Вороны каркают над ее могилой и не дают ей спокойно уснуть. Лови ворон!
«Мяу», – согласилась кошка. Она знала, где похоронена старуха, приходила на ее могилу, терлась о надгробный камень и жаловалась на свою несчастную долю, на меня, на Иосифа и на птиц, которые почему-то летают в небе, а по земле ходят только для того, чтобы злить ее.