Свечи на ветру - стр. 45
– Послушай, Шимен, – сказал я, когда сын доктора пришел из школы, – у тебя есть скрипка?
– Есть. А что?
– Ты играешь на ней?
– Нет.
– Тогда продай.
– А у тебя нет денег.
– А я достану.
– А зачем тебе скрипка?
– Нужна.
– Сперва скажи – зачем?
– Хочу пойти в ученики к свадебному музыканту Лейзеру. Без скрипки он меня не возьмет.
– Не могу. Мама рассердится.
Каково же было мое удивление, когда назавтра пришла Юзефа и, вытирая о подол свои короткопалые, не знающие усталости руки, сказала:
– Пана зовет хозяйка.
Я спустился в гостиную, и сердце у меня заколотилось, как костельный колокол – на все местечко. В гостиной никого не было. Я стоял у софы и разглядывал снимки на стенах. На самой большой фотографии был снят старик в ермолке, видать отец докторши. Пышная борода украшала его лицо, и казалось, вот-вот, как зелень из-под земли, пробьется из-под стекла рамки.
– Шимен рассказал мне о твоей просьбе, – услышал я женский голос и обернулся. Докторша стояла в дверях, и ее неприветливое лицо светилось тусклой улыбкой.
Колокол вдруг замолк, и в сердце стало тихо и пусто.
– У тебя есть слух? – спросила жена Иохельсона и села за пианино.
– Слух у меня есть. Слух мне не нужен, – пробормотал я, глядя ей в спину.
– Проверим, – сказала докторша и добавила: – Повторяй за мной! – Докторша ударила по клавишам. Так ударяет крылом по воде потревоженная дикая утка. – До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до… Повторяй за мной! – До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до…
Я не понимал, зачем ей понадобилось, чтобы я передразнивал пианино, но я разевал рот и, задыхаясь от старательности и ожидания, выводил:
– До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до…
– Еще раз. Не спеши.
– До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до.
Борода старика пробилась из-под стекла рамки и запрудила половину стены. А может, у меня от напряжения просто рябило в глазах или луч солнца переливался на стекле и разбрызгивал во все стороны жесткие, с проседью волосы…
– Недурно, – сказала докторша. Видно, ей наскучило одной в доме и она решила развлечься. Скрипку мне все равно никто не продаст. Она, наверно, куплена стариком для его единственного внука Шимена и плачены за нее большие деньги.
– Слух у тебя есть. – Докторша улыбнулась той же тусклой улыбкой. – Будет у тебя и скрипка.
Мне почудилось, будто старик на снимке навострил свои большие уши и поморщился.
– Может, ты со временем станешь вторым Хейфецем…
– Кем? – Я не знал ни первого Хейфеца, ни второго, ни десятого.
– Хейфецем. Великим музыкантом, – пояснила жена Иохельсона.
– А как же Шимен?
– Шимен останется Иохельсоном. – Улыбка снова скользнула по ее неприветливому лицу и тут же погасла, как будто боялась света. Моя бабушка тоже улыбалась, только в темноте. При свете она ходила мрачнее тучи.
– Береги ее, – сказала докторша. – Она еще почти новая. Может, когда-нибудь приедешь в Америку и я услышу твою игру. – Она направилась к шкафу, вынула из ящика скрипку и понесла на руках, как младенца из яслей.
– Но у меня нет денег, – сказал я.
– За скрипку заплачено, – сказала докторша.
– Заплачено? – удивился я. – Неужели Иосиф?..
– Какой Иосиф?
– Мой опекун. Могильщик.
– Нет, – промолвила докторша. – За нее заплатил мой отец, – она взглянула на старика в рамке. – Грех, когда скрипка пылится.
Докторша замолкла, а я стоял и недоуменно смотрел то на нее, то на старика в рамке, не отваживаясь сделать шаг. Мне казалось, будто жена Иохельсона закричит: «Держите вора!», прибежит Юзефа, заломит мне руки, отнимет скрипку, свяжет бельевой веревкой, крикнет нашего местечкового полицейского, и тогда уж мне приюта не миновать.