Свечи на ветру - стр. 25

От гнева хозяин парикмахерской стал еще толще – ярость раздувала его грудь и щеки. Бабушка слушала его не перебивая, а я разглядывал в зеркале свои надушенные кудри.

– Наше дело не революции, наше дело – стричь и брить, шить и латать, ощипывать гусей и набивать перины. За это нам скажут только спасибо.

– Я в этом плохо разбираюсь, – сказала бабушка. – Но я очень хотела бы перед смертью увидеть своего Саула. Вы мне не можете помочь?

– В каком смысле?

– В парикмахерскую заходят всякие люди. Может, у вас есть знакомый начальник?

– Господин Шюпшинскас мог бы кое-что сделать. Но он заходит ко мне по вторникам и пятницам. А сегодня какой день?

– Понедельник.

– Если вы до завтрашнего дня не добьетесь свидания, – сказал городской Дамский, – я переговорю с ним. Они не звери, с ними всегда договориться можно.

– Спасибо.

– А сыну от моего имени передайте, чтобы занялся более доходным делом, чем переустройство мира. Каким мир был, таким останется. Каким мы его нашли, так мы его и оставим. Другим он никогда не будет. Пусть местечковые Марксы зарубят себе это на носу! Привет моему брату. Желаю удачи. – Толстяк проводил бабушку до самых дверей и даже пожал ей руку. – До тюрьмы неблизко. Наймите извозчика, – посоветовал хозяин парикмахерской. – Таскаться в такую даль, да еще с ношей, – толстяк просверлил заплывшими от жира глазками деревянный сундучок. – За пятьдесят центов вас домчат мигом. Из уважения к вашей старости я оплачу дорогу.

– Мы как-нибудь сами, – зарделась бабушка. Она лучше умрет на месте, чем возьмет у него деньги. Деньги надо заработать.

– Возьмите! Мы должны помогать друг другу.

– Я не старая, – сказала бабушка. – И ноги у меня быстрые, как у лошади.

Что верно, то верно, подумал я и посетовал, что бабушка отказалась от его денег.

Я бы этого толстяка раздел до нитки, с удовольствием ограбил бы, я вынес бы из парикмахерской все: зеркала, мыло, салфетки, пузырьки с одеколоном, кресла. Я бы оставил ему только толстый живот и щеки и еще больше бы надул их, чтобы они лопнули как мыльный пузырь…

– Если ты будешь слушаться господина Дамского, упражнять свой мизинец, ты станешь таким богатым и умным, как его двоюродный брат, – сказала бабушка, когда мы очутились на улице среди шума, сутолоки, домов, автомобилей, бесконечной вереницы окон, уставленных всякой всячиной.

Я промолчал. Зачем огорчать бабушку? Я не буду слушаться господина Дамского. Я не буду упражнять свой мизинец. У меня не будет парикмахерского заведения ни в местечке, ни в городе. Я лучше стану местечковым Марксом (а кто он такой?), залезу на бочку и буду произносить громовые речи, пока не охрипну.

У церкви бабушка присела на скамейку отдохнуть. Она поставила сундучок на землю – первый раз за два дня, до этого она всегда держала его на коленях – и почему-то стала щупать свою плоскую грудь.

– Что-то болит, холера, – сказала она тихо.

За оградой, на паперти, старухи, похожие на бабушку, продавали картинки и свечи, желтые и тонкие, как ножки водяных лилий. Я прислонился к ограде и издали принялся рассматривать поблескивавшие на солнце картинки. На них был нарисован полуголый человек в исподнем белье, приколоченный к дереву. Голова его была откинута назад, а из ран сочилась багровая, как малярная краска, кровь.