Судьба калмыка - стр. 85
– Мэн, мэн, айда избам (Да, да, пошли в избу), – встали старухи, – Тулюк! Вошка-блошка, килоп хальмг кибитка! (Толик! Вошки-блошки, клопы в калмыцкой избе!)– и они демонстративно стали почесываться.
– Не первый раз! – отмахнулся Толька, – Пошли, – подталкивал он Харку в избу, – Переночуем, а там видно будет. Они-то вот меня к себе пускают на ночевку, а вот тебя мои тетки не пустят к себе. Вот такие дела у нас с тобой.
Слухи о том, что Толька сбежал из детдома и обретается у калмыков на Колонке, донеслись и до Толькиных родственников. Знаменитая трактористка Катерина – родная его тетка по отцу – не вылезала неделями и месяцами из лесосеки и не могла им заниматься. Когда доводилось им встречаться, она кормила его, давала десятку-другую на мелкие расходы. Мыла его, выискивала вшей, штопала одежонку и все твердила:
– Толька, блядь ты такой, смотри, не залезь куда, да не кури! Ой, горе ты мое! У тебя ж махорки полные карманы.
– Не курю я, теть Катя, это для обмена.
– Ну смотри Толька, горе ты мое! Кольку-то с Вовкой когда видел?
– Давно, – братья где-то в других детдомах были, – Слышал – сбежали. Куда – не знаю. В колониях пацаны знакомые говорят – нету их.
– Ты был в колонии?
– Нет. Кореша там есть.
– Толька, Толька, за что все вот так? – и она прижимала его лысую головенку к своей груди, и так они могли сидеть часами. Она, обливаясь слезами, а он зажмурившись, теребил ее девичью косу.
Совсем по другому его встречала тетка Зоя – жена его родного дяди по отцу. Степан был младше на два года Толькиного отца и попытался усыновить его. Но что-то там не вышло или вышло, он толком не знал. Он был малограмотный и молчаливый, искалеченный войной мужик. Военных наград – на всю грудь. Как увидел первую бабу по приходу с войны, так и женился на ней или женили его в радостной суматохе. Так и стал он под каблуком своей суженой, не дождавшейся прихода из госпиталя первого мужика своего. Вроде по бумагам Толька должен был жить у него, но чуть что, Зойка тут же отправляла его в районный детдом. Хитрая латышка когда нужно было возвращала его, брала, если отоваривала карточки или давались пайки сиротам. Узнав от пацанов, которых пугал ножом Толька, что он вновь появился и не кажет к ней глаз, а торчит у калмыков, она пришла в ужас.
– Гад такой, дохлятины обожрется, заразы всякой нахватается, вшей принесет – занимайся тут им потом. Степан! Не нужен мне этот выблядок. Ворюга вшивый!
– Зоя, может с ним поласковей быть, да и приживется он у нас? Детей-то у нас своих с тобой нет. А-а?
– Ага, сайчас, растопырилась! Вон, братья его по колониям шастают и ему туда дорога!
– Зоя! – несмело пытался возражать он.
– Чефо Соя, Соя! – переходила она на латышский акцент, – Сам пудешь ему пелье стирать и от сарасы оперегать. Или он или я!
– Зоя! Да ладно, скажу ему, путь в избу не заходит, на сеновале переночует, а пожрет в летней кухне. Сегодня же пойду к Чикову, пусть отправляет его обратно в детдом, с калмыками связался, это до добра не доведет! Вон они и дохнут и про них всякое говорят.
А жизнь в калмыцкой избе шла своим чередом. Шумели-кричали калмычата, целыми днями что-то готовили в пищу старухи, а с коровой и еще больше хлопот стало.
Разбежавшиеся вчера пацаны несмело подходили к их избе и из далека вели переговоры.