Судьба калмыка - стр. 83
– Пока бог миловал.
– Фамилию той женщины и пацана узнали?
– Нет, – потускнел лицом Максим, – Спрашивал всех своих, никто не знает. Наверное из другой деревни.
– М-да! И у меня они висят безымянные. Похоронил-то где?
– Ну, там же, на десятом.
– А дома-то что?
– А зайдем, посмотрим.
– Давай зайдем, раз уж пришел.
– Пожалуйста! – и Максим шире открыл двери избы.
Участковый, пригнувшись, шагнул за порог и остановился, привыкая к полумраку. Электрического света не было. Тусклый свет пробивался из двух маленьких окошек, наполовину забитых фанерой и тряпками, позволяя видеть в избе только очертания ее внутренней утвари. Ребятишки спали, съежившись на нарах под каким-то тряпьем. Топилась печка, и через дырки в стене играли блики огня. Бурливший котел источал неприятные запахи. Участковый оглядывал нары и покачивал головой. Он чуть не оступился в щель на полу, плохо прикрытую доской.
– Подпол есть?
– Есть, – кивнул Максим и отодвинул доску.
Участковый, чиркая спичками и нагнувшись, заглядывал туда, морщил нос.
– Что там? – глянул он на Максима.
– Уборная. У детей нет одежды и обуви бегать по нужде на улицу.
Страж порядка понял откуда идет основное зловоние. Они вышли на улицу.
– Правда, что ты зоотехник? – пытливо глядел он на Максима.
– Правда. До войны закончил ветеринарный факультет, давал стране мясо, кожу и шерсть, – глядя куда-то на вершины гор ответил Максим.
– Ладно, живи как-то! – и хлопнув его по плечу пошагал к баракам, – Пацанов береги! – крикнул он на ходу.
Глава 14
Весна укрепляла свои права. Прошедший март убрал снег с бугров и вершин гор, и рыже-черные плешины влекли к себе все живое. Птички и куры весело греблись на освобожденных от снега буграх, скот выщипывал до земли бурые стебельки и вгрызался в начинающую зеленеть траву. Горные козлы часами простаивали на выступах отвесных скал, греясь на солнце, небрежно поглядывая на беснующихся внизу собак, неспособных забраться к ним.
Около калмыцкой избы, стоящей на косогоре и к тому же на бугре, снега не было уже давно. Калмычата бегали босиком, да и местные ребятишки, приходя сюда, сбрасывали свои рваные обутки и носились кругами вокруг избы. Здесь их никто не гонял, не ругал и вдоволь наигравшись они усаживались вокруг топившейся под навесом летней печки, грелись, жарили пластики картошки, слушали заунывные песни старух. А еще их угощали калмыцким чаем и изредка маханом. Но от угощения большинство пацанов отказывалось, их дома за это страшно ругали. Пользовались угощением или смельчаки или совсем голодные. Неожиданным гостем и постоянным дегустатором калмыцкой пищи оказался местный пацан Толька. Хотя толком было непонятно где он живет. То у одной тетки, то у другой, то надолго исчезнет. Говорят он был детдомовский. И если появлялся то обязательно с калмыченком Харой. Они появлялись обычно поздно вечером, когда под навесом уличной печки у калмыков собиралась уже наигравшаяся ребятня. Они незаметно подсаживались в кучу ребятишек и поймав взгляд на себе какой-нибудь старухи, Толька улыбался, махал рукой:
– Мендуть, (Здравствуйте, бабушка.) Ээж Алтана – Алтма!
– Э-э, Тулюк! Мендуть!
– Ямаран бээнет? (Как поживаете?)– важно спрашивал их Толька.
– Ханжанав сэн (Спасибо, хорошо.) – отвечали старухи, – Жомба ухэ? (Чай пить?)