Стратагемы 19-36. Китайское искусство жить и выживать. Том 2 - стр. 4

В книге Хуайнань-цзы эти соображения подытоживают слова, возвращающиеся к основной мысли стратагемы 19: «Подливая кипяток в кипящую воду, кипения, конечно, не остановить. Истинно понимающий корень дела убирает огонь, и все»[13].

Кипящая вода здесь – образ горящих в человеке влечений, подливаемая горячая вода олицетворяет обращающиеся сугубо к внешним проявлениям конфуцианство и легизм. Под устранением огня подразумевается усмирение в себе человеческих влечений. Эта цель достигается тем, что узнают и устраняют источник желания и жажды удовольствия. Данной цели достигают благодаря даосскому знанию, что мир – это неминуемая череда преходящих состояний. Всякая радость, как и всякая боль, мгновенно развеивается. Зачем тогда придавать такое большое значение столь недолговечным вещам? Признание постоянной изменчивости приятием Дао, стихийно управляющего и изменяющего все сущее Пути, освобождает человека от жажды выгоды и наслаждений. Он довольствуется тем немногим, что имеет и в чем действительно нуждается, не имеет многого – и его не влекут мысли о том, чего у него нет и что ему не нужно. Человек должен освободить свое сознание, которое должно стать подобно безмятежному ясному озеру, которое безучастно отражает небо. Так говорил даосский философ Чжуан-Цзы (около 369–286): «У Высшего человека сердце что зеркало: оно не влечется за вещами, не стремится к ним навстречу, вмещает все в себя – и ничего не удерживает. Вот почему такой человек способен превзойти вещи и не понести от них урона»[14]. За 200 лет до Чжуан-Цзы основатель даосизма Лао-цзы учил:

«Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает. Тот, кто оставляет свои желания, отказывается от страстей, притупляет свою проницательность, освобождает себя от хаотичности, умеряет свой блеск, уподобляет себя пылинке, представляет собой глубочайшее. Его нельзя приблизить для того, чтобы с ним сродниться; его нельзя приблизить для того, чтобы им пренебрегать; его нельзя приблизить для того, чтобы им воспользоваться; его нельзя приблизить для того, чтобы его возвысить; его нельзя приблизить для того, чтобы его унизить. Вот почему оно уважаемо в Поднебесной»[15].

Созвучные этим, произнесенным полтора тысячелетия назад словам мысли можно найти в современных высказываниях из КНР, например, таких: «На первый взгляд можно подумать, что «желание малого» ведет в отличие от «желания многого» к уменьшению наслаждения и удовлетворения, но в действительности «желание малого» ведет к умственному и физическому совершенству и долгой, достойной уважения и благополучной жизни – можно ли «желать» большего?»[16]

При жизни Будды (VI в. до н. э., спорно) в Индии сожжения удостаивались только останки состоятельных людей, пепел которых затем клали в урну. Прах бедняков погребали на кладбищах[17]. «Псы и шакалы пожирают его, волки и черви, вороны и ястребы и другие хищники…»[18] По утверждению К. Неймана, чтобы лицезреть бренность человеческого тела, Будда побуждал своих учеников посещать такие места. Знание того, что смерть неизбежна, потрясает каждого. Те, кто не может жить с этим знанием, ищут спасения в учениях, обещающих преодоление смерти и, соответственно, бессмертие в той или иной форме или во всяческих ухищрениях, потакая слабостям, отвлекающим от мыслей о неизбежности смерти. Мысль о том, что все дозволено, возможно, и ведет к огромным достижениям, как бы преодолевающим ограниченность жизни, однако всякое человеческое творение, всякая земная уверенность, всякое мирское наслаждение не перестает быть всего лишь преходящей иллюзией. В конечном счете в человеческом бытии запечатлена «пагубность плоти» и страдание. Постоянное изнурение и угасание плоти находит свое ужасное завершение в неминуемом ее распаде. Первопричина «цепи страданий» с буддийской точки зрения заключена в «пагубности страстей», влечений пяти чувств и ума к всевозможным вещам наподобие богатства, славы, наслаждений, к которым относится даже стремление к добродетели, поскольку всякая «страсть – это осквернение ума»