Страшно жить, мама - стр. 2
– Вычищу к черту твой дух, – злобно шипела она, вытирая пыль с полок. А внутри нее была я. У меня уже билось сердце, и я, покачиваясь в маминых водах, ощущала ее недовольную вибрацию. Нас объединяло ощущение весьма грустного будущего, грядущего одиночества. Мама, правда, была уверена, что родится сын. Назвала меня Димкой, и, когда я родилась, когда акушерка сунула ей под нос мои ножки, она в недоумении спросила:
– А где писюн?
– Какой писюн, мамаша?! – гаркнула акушерка. – Девку родила!
– Несчастная, – прошептала мама.
Назвала Анжеликой. Пока все вокруг называли девочек Танями, Ирами и Олями, мама решила, что раз девочка, судьба незавидная, всю жизнь метаться и маяться, то пусть хотя бы имя будет красивое. Желанное имя, любила говорить мама. С таким именем каждый мужик будет тебя желать. А желанных женщин не бросают. Отцу она послала открытку, в которой карандашом написала: «Поздравляю, теперь твое существование на земле оправдано, говнюк: ты стал отцом».
Отец приехал к нам домой, но мама его не впустила. Он звонил и звонил в дверь, я орала от этого кричащего нарастающего звука, мама качала меня на руках, зажмурившись. Она знала, что если откроет глаза, то не выдержит и пустит его на порог. Расклеится, размякнет, бросится с поцелуями, начнет хвалиться дочерью, а этого всего не надо, не надо… Он бросил ее, и этот визит всего лишь любопытство, желание взглянуть на дочь как на единственное свое правильное и искусное творение. Отец перестал звонить, лег на коврик, откупорил шампанское и выпил всю бутылку в считанные минуты. Через полчаса его прогнала соседка, пригрозив милицией. Отец ушел, оставив на коврике у двери пластмассовую погремушку и пару беленьких пинеток.
Именно эти пинетки сломали мамину гордость, и спустя неделю она пустила отца к дочери. Она стояла возле балконной двери, подальше от отца, чтобы его запах не коснулся крыльев ее носа. Отец всегда был такой – магически действовал на женщин, поэтому они всю жизнь его любили, равно как и ненавидели. Он был никем. Коллеги по цеху его обливали презрением, обзывали неудачником, но завидовали. «Чем берет, стервец?» – шептали за спиной, когда он обвивал талию очередной хорошенькой женщины.
Отец, казалось, был ошарашен мною. Стоял над кроваткой, вцепившись в перила, смотрел, щупал глазами личико, улавливая малейшее изменение мимики.
– Наташа! Это лучшее, что случалось со мной! – он бросился к ее ногам. Мама сидела, подавленная, на диване, а отец целовал ее колени. Она, наклонившись вперед, сжимала пальцами его затылок.
– Ты кот, дворовый кот, Василий… – прошептала она ему. Отец жмурился. Многие женщины говорили ему об этом. Он обычно целовал их слегка вспотевшие ладони.
Отец помог зарегистрировать меня, вписав в метрику свои имя и фамилию, тем самым официально подтвердив, что он мой папа. Мама была очень счастлива. «Это, конечно, не замужество, но все же», – бормотала она, успокаивая саму себя.
Через три недели отец снова сбежал. Орущий ребенок, стирка пеленок – все это было не для него. Умиление сошло на нет, когда я срыгнула на свежевыстиранную рубашку отца. Мать старалась, как могла, и выглядела безупречно. Она даже кормила меня в нарядном сливовом платье с глубоким вырезом на груди. Лишь бы отец не видел измученную бессонными ночами, уставшую женщину. Ему показалось, что он сможет сыграть роль семьянина, но его ждало нечто большее, чем ребенок и женщина. Мама на этот раз была спокойна. Она чуяла, что упустила его. Вся эта роль папочки для него была своего рода забавой и экспериментом, не более.