Размер шрифта
-
+

Страницы умерших людей - стр. 14

Оставшись наедине с Джеем, я замечаю, как сильно он изменился, как усохло его тело. Кажется, что если накрыть его с головой, то он и вовсе растворится. К его вене тянется тонкая струйка из капельницы. При виде ее меня непроизвольно передергивает, и я перевожу взгляд на стену, где только сейчас замечаю картину – собаку, сидящую на пирамиде.

Я достаю принесенную с собой тетрадь.

«Исповедь».

Так много в себе несет это слово.

Я скручиваю ее в руках, стараясь найти причину, чтобы не открывать ее сейчас.

Возможно, в следующий раз?

К моему счастью, дверь снова открывается, и в ней появляется медсестра.

– Вы хотели пообщаться с доктором? – уточняет она. – Он готов вас принять, пойдемте.

Она исчезает в дверном проеме. Я выхожу следом и вижу, как она скрывается за дверью с табличкой главного врача.

В графе «имя» – прочерк.

Я направляюсь следом за ней.

***

Тикающие настенные часы с кукушкой описывают секундной стрелкой шестой круг. Доктор сидит, уткнувшись в пожелтевший журнал. Рядом с ним на столе лежит история болезни Джея.

На резном циферблате часов открывается окошко, и выкатывается фигурка пса.

– Откуда у вас эти часы? – спрашиваю я.

Доктор поднимает указательный палец вверх, призывая меня к тишине. Зачем разбрасываться словами, когда можно сказать все жестом.

Пес, выехавший из часов, лает девять раз, после чего укатывается обратно в свою конуру.

Я подхожу к стене и рукой останавливаю маятник часов. Это приводит доктора в чувства. Посмотрев на меня, он говорит, что один меценат сделал пожертвование больнице в виде раритетных вещей.

Я спрашиваю, почему вместо кукушки пес.

Доктор, отложив журнал, придвигает к себе историю болезни и начинает читать.

Не дождавшись ответа, я иду к окну, за которым утренний дождь сменился солнцем. Оно отражается желтым заревом на все еще влажном асфальте. За небольшой площадкой возле больницы начинается густой лес. В кабинете так же душно, как в палате, и я открываю окно.

Доктор отрывает прилипшую к одному из листов жвачку с куском бумаги.

Я глубоко вдыхаю тянущийся снаружи насыщенный влагой и запахом деревьев воздух.

Доктор внимательно рассматривает жвачку, убирая с нее прилипшую грязь.

Из-за окна доносится пение птиц и стук молотка.

Я подхожу к стеллажу с архивными документами.

Доктор пробует жвачку на вкус.

Я просматриваю корешки расставленных папок.

«Пациенты из отделения интенсивной

терапии».

«Пациенты из неврологического отделения».

Я натыкаюсь на папку:

«Смертельно больные пациенты».

Я спрашиваю, не противоречит ли это всем существующим моральным правилам.

– Отойдите, пожалуйста, от документов, – бурчит он себе под нос, жуя жвачку.

Я возвращаюсь в кресло.

Он продолжает листать историю болезни, небрежно черкая в ней ручкой. Из его рта торчит волос с жвачки.

Я поясняю, что у меня осталось не так много времени, а мне бы еще очень хотелось обсудить с ним судьбу моего друга.

Он впервые за все время поднимает на меня взгляд и начинает смеяться так, что жвачка выпадает изо рта.

***

Хотелось бы узнать твое мнение о человеческой самоотверженности, дорогой читатель.

Что-что? Говоришь, что это явление знакомо тебе не понаслышке?

Говоришь, что ты точно не тот, у кого мало друзей? Уверяешь, что много кто готов пойти на все ради тебя?

А помнишь того безымянного мальчика?

Страница 14