Сторож брата. Том 2 - стр. 11
– Значит, проиграют? – спросил вслух Рихтер. А сам думал о брате, связавшем свою жизнь с воображаемой империей.
– Москали, мы погоним вас до Кремля!
Они могут, думал Рихтер, с американским оружием и с американскими деньгами. Они могут, потому что их ведет отчаяние, и они храбры. Его самого тоже вело отчаяние, но храбрым Рихтер не был. Он был – и сам это сознавал – испуганным навсегда. Своей межеумочностью, неспособностью выбрать, обычной бытовой трусостью он довел себя до сегодняшнего состояния. В нем еще сохранилась способность рассуждать – но много ли такая способность стоит без храбрости. Мельниченко был тверд, его сослуживцы были храбры и тверды, и человек в Кремле, вероятно, был спокоен и тверд. А Рихтер ощущал только растерянность.
Потом Марк Рихтер подумал, что в 1937 году Сталин обезглавил Красную армию, казнив Тухачевского, Блюхера и Якира. А далее оксфордский расстрига думал так: говорят, что процессы тридцать седьмого – крах Красной армии. Нет, наоборот! Благодаря расправам над ополоумевшими от величия командармами создали боеспособную армию. Всякий из казненных заговорщиков был ровно таким же диктатором, как Сталин, точно так же расчищал пространство вокруг себя, и, если бы их не казнили, то никогда не поднялись бы великие Конев, Ватутин, Рокоссовский и Черняховский, генералы на порядок талантливее Тухачевского. Новоявленный Наполеон, тщеславный Тухачевский провалил польское наступление, проиграл Пилсудскому, так же проиграл бы и Гудериану. Сегодняшние маршалы еще хуже Тухачевского, провалят наступление в первый день.
Сегодня все говорят про Оврагова, одноглазого бога войны.
В московских жирных гостиных, где любят обсуждать знаменитостей и делать вид, что вчера выпивали с виолончелистом Ростроповичем, позавчера с философом Мамардашвили, сегодня с дирижером Гергиевым, вдруг заговорили о полковнике Оврагове. Полковник Оврагов был одноглазым, как Кутузов, Нельсон и Моше Даян, потерял глаз в чеченской кампании; в московских гостиных его называли то Полифемом, то Одином. Неожиданно одноглазый полковник стал модным персонажем. Про Оврагова рассказывал в колледже российский оппозиционер Тохтамышев, называл полковника одиозной фигурой; мол, прочат в главнокомандующие сущего монстра. «Но обаятельный, чертяка! Остается надеяться на российскую бюрократию и клептократию, – говорил оппозиционер, – воровская щелочная среда растворит этого циклопа». – «Такой страшный? – каркали ученые вороны. – Действительно монстр?» – «Форменное чудовище».
– Победа неизбежна, – говорил, зевая, комиссар Грищенко, – мы защищаем цивилизацию, а цивилизация не может проиграть. Ты куда приперся?
Ногой, затянутой в лимонные рейтузы, комиссар подтолкнул к выходу из купе грязного цыгана, который посмел войти с мешками (неприятно пахнущими мешками) внутрь помещения.
– Оборонительная война? – спросил Рихтер. – Или война ради тотальной победы над империей?
Троянцы могли бы поспорить; впрочем, мы мало знаем об их политике. Исходя из практики новой истории, с десятого века уже не было войн, которые не являлись бы результатом сложных интриг, таких запутанных и темных, что население не имело представления, почему оно умирает за Родину. Через месяц после первого выстрела любая война становится просто войной, вне зависимости от того, кто первым напал; война – это отдельное состояние общества, противоположное миру, и гораздо более выгодное, чем мир. Собственно говоря, основная экономика мира – военная. И люди в высоких кабинетах, рассыпанных по небоскребам прогрессивных столиц, перестраивали столбцы цифр.