Сторож брата. Том 1 - стр. 52
Потребитель (народ) поверил в то, что ротация продукта важнее самого продукта, ротация президента важнее идей президента, и мало кому пришло в голову, что в числе прочего ротации может быть подвержен и он сам. В сущности, война есть не что иное, как принцип глобальной ротации, и, запуская механизм войны, страта менеджеров ничем не погрешила против основного принципа демократии. Никто из тех, кто рьяно голосовал за то, чтобы конвейер и ротация доминировали над ремесленным трудом, не подумал, что он, его дети, его дом – все это легко заменяемые детали; их надо менять, и их будут менять.
В принципе, можно изготовить автомобиль, который будет служить тридцать лет, и избрать президента, у которого есть программа на тридцать лет; можно даже не убивать людей на войне – но важно, чтобы вещи менялись.
Профессора Камберленд-колледжа – Пировалли, Блекфилд, Диркс и все остальные – учили студентов принципам демократии и свободы, но еще более властным учителем была сама жизнь.
Иногда этот процесс именуют «коррупцией», вкладывая в это определение то, что финансовый интерес может управлять политикой, и государственный чиновник оказывается марионеткой финансиста. На деле все сложнее.
Государственный чиновник и финансист, как правило, одно и то же лицо. В послевоенном мире было объявлено, что «демократия» и «рынок» – процессы взаимосвязанные и даже комплементарные: рынок, мол, невозможен без демократии, а демократия невозможна без свободного рынка. Возникло это соображение на том основании, что и «рынок» (свободный обмен), и «демократия» (свободные выборы достойного) будто бы преследуют одну и ту же цель: выявление лучшего путем честного соревнования. Сделав данный тезис основополагающим в развитии общества, постепенно пришли к тому, что лидер на рынке автоматически становился лидером в демократическом процессе; и если не всякий раз успешный бизнесмен занимал руководящую должность в демократической партии и правительстве, то безусловно и без исключений всякий сверхбогач влиял на ход политических избирательных кампаний. Политика в реальности решала задачи, поставленные перед ними корпорациями и, что критичнее, кланами. И как могло быть иначе? Влияние политических чиновников на экономические решения было (и могло быть только так) использовано на то, чтобы те лидеры рынка, которые их провели во власть, оставались лидерами рынка.
Уходя даже от Ост-Индийской компании еще дальше, к Фуггеру, «демократическое» общество поставило партийный плюрализм в зависимость от финансовых интересов и, таким образом, возникла одна общая партия – партия феодальной номенклатуры. Дело не в лоббировании интересов, а в принципиальном слиянии рынка и демократии, при котором оба понятия – и «демократия», и «рынок» – утратили первоначальное значение свободного соревнования.
Номенклатурный феодализм Российской империи и феодальная номенклатура Западного мира встретились, образовав единый продукт – субъекта, воплощающего этот тандем. Возник «номенклатурный феодализм», и номенклатурный феодал отныне полномочно представляет как рынок, так и демократию.
Иные говорят «олигарх» – но что такое «олигарх»?
Марк Рихтер ошибочно (как ему многие говорили) полагал, что и Россия, и Украина разграблены по одному сценарию: олигархия возникла в обеих странах.