Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3 - стр. 21

В мирные и благополучные варианты разрешения конфликта Митрич не верит.

– Они там как гидра, – говорит старый фотограф, – одну башку снесёшь, десять вырастет. Они там срослись друг с другом вот так! – он сцепляет пальцы, словно крючки, – За своих держатся и никого не выдадут.

Он рассказывает, как в одной из соседних областей его знакомого, тоже ветерана выперли из фотоателье, за то, что дал в морду хамоватому директору «Дома Быта».

Знакомому объявили бойкот. Его не брали на работу нигде, даже на завод в отдел кадров, фотографировать сотрудников на пропуска. Финал истории был печальным, герой стал грузчиком, спился и утонул по-пьяному делу.

– Я не пью, – говорю.

Митрич смотрит на меня, как на несмышлёныша.

– Проще пристрелить, чем правды у них добиться, – вздыхает он. – Я, конечно, полностью на твоей стороне. Но мне тебя же, Алик, жалко. Лучше, плюнуть, растереть и жить дальше.

Вот с такими весёлыми напутствиями я собираюсь в Белоколодецк. Но сначала захожу в больницу, причём, сразу к главврачу Мельнику.

– Сбежал, значит, – констатирует он.

– Исключительно на встречу с товарищем Молчановым, – говорю, – можете у него поинтересоваться.

– Поинтересовался уже, – кивает главврач, – ну и что мне с тобой, беглецом, делать?

– Лечить, – предлагаю, – держать меня в больнице нет никакого смысла. Я только место занимаю. Обязуюсь дома соблюдать режим и выполнять все предписания врача.

– Балабол, – говорит он, но без особого осуждения. – Дуй на перевязку, а оттуда в регистратуру. Больничный открыть.

За этим я, собственно и пришёл. Я теперь человек трудящийся, и чтобы отсутствовать на рабочем месте мне требуется законное основание. Да и за раной присмотр нужен, я ведь не герой боевика, на котором всё зарастает, как на собаке.

– А можно мне побольше бинта накрутить? – прошу на перевязке, – чтоб заметнее было.

– Зачем тебе? – спрашивает медсестра.

Я своим вопросом словно пробуждаю её из полусна. Все свои действия она совершает абсолютно механически, словно заматывает мумию, чтобы положить в пирамиду. И вдруг такая живая реакция.

– Хочу перед девушкой похвастаться, – отвечаю, – девушки любят героев. А так под рубашкой и незаметно почти.

– Давай, я тебе ещё руку замотаю? – предлагает она хихикая.

– А можно? – радуюсь.

– Мне бинта не жалко.

Она наматывает мне бинт на руку, а потом, войдя во вкус, окропляет его йодом, оставляя пугающе бурые пятна.

– Ну что, пойдёт? Герой!?

– Спасибо! – восхищаюсь я, – с такой перевязкой она обязана за меня замуж выйти!

Медсестра хохочет. Я определённо сделал её день.

На чувства встречных девушек мне наплевать. Точнее не так, они, конечно, меня интересуют, но произвести впечатление я могу не только перебинтованной рукой.

А вот на пассажиров электрички до Белоколодецка мои выставленные напоказ травмы действуют правильно. Так что еду я все пять часов, сидя у окошка с верным рюкзаком на коленях. Забинтованные рёбра напоказ не выставишь, а простоять столько времени в давке я бы не смог. Рухнул бы где-то на полпути, но так и держался бы в вертикальном состоянии сжатый телами других пассажиров. Фуххх! Жуткая картина.

С рюкзаком тоже всё вышло непросто. Затаивший обиду Грибов решил мне назло его не отдавать, ссылаясь, что это вещественное доказательство. Пришлось натравить на него Подосинкину. Ей я наврал, что в рюкзаке лежат негативы съёмок с детьми и поросятами.