Сто тайных чувств - стр. 6
Мне стоило бы поблагодарить Гуань. Я всегда могла положиться на нее. Ей безумно нравилось проводить со мной время. Но вместо этого я злилась за то, что Гуань заняла место матери.
Помню тот день, когда мне впервые пришло в голову избавиться от Гуань. Было лето, через несколько месяцев после ее приезда. Гуань, Кевин, Томми и я сидели на лужайке перед домом, ожидая, когда же хоть что-то произойдет. Двое друзей Кевина прокрались в сторону нашего дома и включили поливальную установку. Мы с братьями услышали характерный плеск и журчание воды по трубам и успели убежать до того, как дюжина разбрызгивателей взорвалась струями воды. А Гуань просто стояла там, мокла и удивлялась, как много родников забили из-под земли одновременно. Кевин и его друзья подвывали от смеха.
– Это плохо! – крикнула я им.
Тогда один из друзей Кевина, чванливый второклассник, в которого были влюблены все девчонки, сказал мне:
– Эта тупая китаеза – твоя сестра? Эй, Оливия, это значит, что ты тоже тупая китаеза?
Я была так взволнована, что закричала:
– Она не моя сестра! Я ненавижу ее! Хочу, чтобы она свалила обратно в свой Китай!
Томми потом наябедничал дяде Бобу, что я такое сказала, и тот обратился к матери:
– Луиза, тебе стоит поговорить с дочерью.
Мама покачала головой с грустным видом:
– Оливия, мы никого не ненавидим. «Ненавижу» – это ужасное слово. Оно причиняет боль и тебе, и окружающим.
Разумеется, после этого я возненавидела Гуань еще сильнее.
Хуже всего было делить с ней спальню. Ночью она любила распахивать шторы так, что свет уличного фонаря лился в комнату, где мы лежали на расположенных бок о бок одинаковых кроватях. Под этой «прекрасной американской луной», как она это называла, Гуань болтала по-китайски. Она говорила и говорила, пока я притворялась спящей. И продолжала трепаться на китайском, когда я просыпалась. Так я стала единственной в нашей семье, кто выучил китайский. Это Гуань меня заразила. Я впитывала ее родной язык через поры, пока спала. Она запихнула свои китайские секреты в мой мозг и изменила мое восприятие мира. Вскоре мне даже снились кошмары на китайском.
Взамен я обучала ее английскому. Думаю, именно поэтому она никогда толком на нем и не заговорила. Из меня вышел не особо увлеченный учитель. А однажды, когда мне было семь, я сыграла с Гуань злую шутку. Мы лежали в постелях в темноте, и тут Гуань позвала меня:
– Либби-а! – А потом она спросила по-китайски: – А как по-американски называется та вкусная фрукта, которую мы ели вечером?
– Отрыжка, – сказала я и зажала рот руками, чтобы не прыснуть со смеху.
Она произнесла, спотыкаясь на каждом слоге: «о-ты-лы-жы-ка»[7].
– Ох! Какое корявое слово для такого тонкого вкуса. Я никогда не ела таких вкусных фрукт. Либби-а, ты счастливая девочка. Если бы только моя мама не умерла…
Гуань могла перейти от практически любой темы к трагедиям своей жизни, и все это на нашем секретном китайском языке.
В другой раз она наблюдала, как я сортирую открытки к Дню святого Валентина, разложив их на кровати.
– Что это за форма? – Гуань подошла и взяла одну из открыток.
– Сердце. Означает любовь. Видишь, на всех открытках сердца. Я должна вручить открытку каждому из своих одноклассников, но это вовсе не значит, что я всех люблю.
Гуань вернулась на свою кровать.