Сто способов сбежать - стр. 25
– Вот-вот, – добавила Галина Дмитриевна. – А Шекспир комедии. Жанровая вполне себе литература.
– Да ладно вам, коллеги, – выдохнула Вероника Альбертовна, – давайте уже чай пить и сходите посмотрите кто-нибудь – вдруг Николаш Николаич наш недалеко ушел. Может, и справимся с ней. И не такое, знаете, на наши головы сваливалось. Глядишь, и вытерпим, не так страшно все и окажется. Сколько ей месяцев практики нужно, этой Алине? Ради расписания можно потерпеть, правда? Наталь Сергевне тоже вон не сладко, видать. Ишь, как она за ней поскакала. Господи, а платье-то она сегодня напялила под стать мероприятию, честное слово, аж все вокруг синюшное стало. Но, может, все и выправится…
Но все оказалось как раз страшно, скучно и муторно, и каждый раз перед заседанием книжного клуба у Марины возникало ощущение, будто она увязла в расплавленном асфальте. Каждая новая книжка, категорично рекомендованная Алиной, была вязкой и прогорклой, как разогретый битум, вставала поперек горла саднящей рыбьей костью и не давала покоя, причем даже не унылым своим содержанием или пустым сюжетом, а самой необходимостью ее читать, мучить себя, продираясь через непролазную темноту и давящее чувство, странный стиль и события, которые кто-то как будто разбил бульдозером на неподъемные глыбы и расшвырял по несчастной книге, подчиняясь только правилам абсолютного хаоса. Да и герои выбранных Алиной книг тоже вызывали у Марины сплошные вопросы: в той самой «Батиали» травмированная уникальная личность была сорокалетним пьющим бездельником, который целыми днями валялся в съемной квартире на драном матрасе, заваленном старыми газетами, в алкогольном бреду видел себя героем этих самых газетных статей, путешествовал в пространстве и во времени, с трудом выбирался оттуда живым и, очнувшись, сваливал вину за все беды на свою несчастную мать, которая, видите ли, в детстве недостаточно прислушивалась к его внутренним талантам. Он размышлял о суициде, примерялся к подоконнику, цеплял петлю к турнику в дверном проеме, даже как-то выпил перекись водорода, которую автор, вероятно, посчитал достаточно сильным ядом, издевался над психологом, чьи услуги оплачивала та самая ужасная мать, досаждал всем остальным персонажам книги, но больше всего, как казалось Марине, действовал на нервы ни в чем не повинным читателям. Ужаснее всего было то, что почти во всех книгах, которые заставляла их читать Алина, не было нормальной концовки, как будто все эти правильные, социально активные и общественно ответственные авторы, коронованные премиями и шорт-листами, понятия не имели, зачем они завели всю эту нудную канитель и что им делать с героями, и просто бросали их – все равно где, но лучше примерно в конце пятисотой страницы, когда читатели и сами начинали перебирать способы покончить с жизнью. Марина была совершенно согласна с тем, что делать больно у этих писателей получалось просто прекрасно, но еще ей казалось, что никто из них совсем, ничуть и не капельки не любил ни свои книги, ни этих героев, и писали они только ради этих самых модных шорт-листов. Только однажды она посмела высказаться на книжном клубе, потому что терпеть ей в очередной раз стало совершенно невыносимо. Она подняла руку, как на уроке, и спросила, почему в повествовании нет никакой логики и ради чего герою претерпевать трансформации, после которых на самом деле лучше всего бы спрыгнуть с моста, лишь бы не портить своим присутствием ни жизнь окружающих, ни общество в целом.