Размер шрифта
-
+
Стихотворения - стр. 5
«Мрамор дробился, и белый…»
Мрамор дробился, и белый,
С жилками серости лет
Искры швырял в недозрелый
Бледно-лиловый рассвет.
Там, у сплетения сути
Сна и реальности дней,
Нервными всплесками ртути
Билось круженье огней.
Билось и будто сливалось
В нежную ткань полотна,
Что через миг превращалась
В мерзость слепого пятна.
Да, в каждом миге – потеря,
Страх и отчаянье, да;
Странно: был, буду, не веря
В отзвуки слова «всегда».
Плавится, рушится, ноет…
Боль, ты со мной? Тронь, вот тут.
Слышишь, протяжно как воет
Голая страсть алчных уд.
Это всего лишь виденье,
Это лишь разума сбой —
Тихая жуть откровенья,
Что убивает собой.
Нежность, приди ко мне, слышишь!
Я возвращаюсь опять
В горд свинца, где на крышах
Так хорошо умирать.
Снова лишь миг. Исчезает
Ярость в душе и в глазах;
Снова огни потухают
Блёстками в буйных ветрах.
Тишь – и дрожание плоти,
Ненависть снова нема.
Я понял всё: в этой ноте
Жизнь заключалась сама.
Дежа вю
А ведь всё это было когда-то,
А ведь всё это было уже:
Отражаясь в пустот мираже,
Вечно быть обязуясь утратой,
Каждым жизнь отмеряя закатом,
Время старилось где-то в душе.
«Я уже не хожу, посмотри!
Я уже не хожу, я летаю!»
Да, я помню то чувство, я знаю
Эту странную хрупкость внутри,
Эти странные грёзы, их три:
Я рождаюсь, живу, умираю.
И небесные своды тонки,
Да и твердь под ногами хрустальна;
Ты одна, ты мертва, ты печальна —
И плывут по теченью венки.
Жизнь и смерть – далеки и близки,
Так бывало всегда, изначально.
Ослепительно-горькая просинь —
Время жатвы, но нам – голодать.
Знаешь, эти года, как сказать…
Может лучше б их не было вовсе,
Может лучше сорваться с той оси —
Не рождаться и не умирать?..
Да, но время ведь старится где-то,
В чьей-то тонкой, звенящей душе,
Морщит панцирь в лихом вираже,
Порождает глухие сонеты
В зной игриво-тоскливого лета…
Боже мой – это было уже!
«Мне нравилась женщина… Женщина? Нет…»
Мне нравилась женщина… Женщина? Нет,
Не плоть и не кровь составляли
Тот образ, всплывал что как правило вслед
Моей властной сути – печали.
Она проявлялась, печаль, но как дым,
Лишь став на мгновенье желаньем,
Стирала из памяти фибром одним
Бурление снов и терзаний.
Какие-то чувства, пылинки утрат
В душе пробуждались незвано.
Мне нравился смех её, но во сто крат
Я слёзы любил её, странно…
Ещё я любил её смерть, а ещё
Хотел не рождать её снова;
Но разум не знал, где здесь нечет, где чёт
И зеркала жаждал кривого.
Я мучился – долго, отчаянно, мне
Казалось, что щупальцев змеи
Сосали из чрева в пустой тишине
Нектар мой. Я делался злее.
Я делался твёрже, быть может мудрей;
Наверное, это призванье —
Уйти в глубину и вкусить поскорей
Щедрот от того состоянья.
Я звал это «женщиной», мне самому
Хотелось назваться «мужчиной»,
К началу придти, пусть пока к одному,
Без цели и веской причины.
Но лишь на мгновенье, всего лишь на миг
Возжаждав распада виденья,
Я тут же на шёпот менял нервный крик
И вновь обретал к ней почтенье.
Смирялся с водою, землёй и огнём,
Хоть сущности их мне не милы,
Лишь воздух кляня лютой руганью – в нём
Мои тихо таяли силы.
Бежали секунды, мелькали века,
И в безднах их след узнавая,
Свой страх поборов, улыбался слегка:
«Ты здесь? Что же, здравствуй, родная!..»
Огонь
И мы смотрели на огонь,
И мы хотели прикоснуться,
Чтоб тотчас вырваться, очнуться…
Но, дрогнув, медлила ладонь.
Утробной похоти пожар
Мечтав сравнить с огнём природным,
Страница 5