Размер шрифта
-
+
Стихи - стр. 16
Не эти ли руки руки держали, родимец?
Солоно, поутру не разлепишь ресниц, горюшко.
Что делает бритва в горнице, горюшко?
Дураки дурят, дурни,
Ярмарка, верно, приехала.
Солоно, поутру не разлепишь ресниц, горюшко.
Тихо-то как, петухи не ослепли ли, пан?
Пил да плутал, да совсем потерялся пан,
Дураки дурят, дурни,
Ярмарка, верно, приехала.
Тихо-то как, петухи не ослепли ли, пан?
Долгая жизнь, ангелы все уж сожгли, Ваша честь.
А что за сполохи в степи, Ваша честь?
Дураки дурят, дурни,
Ярмарка, верно, приехала.
Долгая жизнь, ангелы всё уж сожгли, Ваша честь.
***
Чудеса.
При небесных-то наших строениях
Не дадут, не позволят…
Падчерица
Выплачется, да будет терпеть.
Не бранится, не ссорится.
Все – леса,
Да дымы, да полуденный плен.
Выспаться б вволю.
Ящерицами б
На солнце сгореть
Беде да бессоннице.
Глухота,
Безмолвия толстый клубок
Шуршит, да щетинится.
Холода,
Да птиц не слыхать, да парок,
Далеко до столиц.
Глухомань.
Перед Богом лишь знать назубок
Часы да гостиницы.
Хохотать бы,
Да крыть, да случаются в срок
Дураки да больницы.
Нелюбовь.
Суть оскомина паче слюды
По заключенным окнам.
Не велит
Тьмою брезговать стыд
По закутам да кровлям.
Не любой
За червивые эти труды
Не свернет и намокнет.
На мели
Мир, как рыба, блестит,
Отражениям ровня.
***
Ночью, в нежный час, уже под утро
Без исподнего нас память оставляет,
И пустоты суток населяет
Лаской со смирением приюта.
Безнадзорно не впервой скитаться
Пыткам по интимным закоулкам
Торса, пригвожденного проступком
К полушарию невидимой кровати.
Сумрачных знакомств немая перспектива
Придает двусмысленности рыбьим глазом
Даже тем глубоководным фразам,
Что сродни засвеченному негативу.
Этот час причудлив и бесплоден,
Словно сладострастие Нарцисса,
Колет, колет усиками крысы,
Душит, душит жилами мелодий.
Москва
Люблю тебя, Москва, мороз,
А в дни болезни горше и светлее,
И царский строй серебряных полос,
И душный ряд с поклоном брадобрея.
От желтоглазых в шубу навсегда
Ты спрятала свой круглый скрип вразвалку,
И матовых колен им не видать
Вовек, и снегиря, и сына, и русалки.
За голос льда, за цвет, за весть
Живут огнем твои бокалы,
И луч, во звон преображенный, здесь
Восторженней январского оскала.
Не поцелуй твой жертвенный пирог —
Сам голод с золотыми вензелями.
Москва, благословен твой скоморох,
Повисший погремушкой над яслями.
***
Оттого, что крылаты и вежливы звери,
А в огнях кутежа близоруки и горды,
Их вгоняют в соблазн, не считая потерь,
И целуют, целуют их мокрые морды…
***
В неуютной тетради давно уж нерусского городка
С грузными зимами и нечесаных рожиц колючками
В людной зале, где Бог не бывал никогда,
Где не шумит детвора и красавицы делают ручкой,
Где сырость котельной, устав, уже сделалась ветошью,
Но с выдумкой клянчит и паром пугает,
Где всласть не живут уж, но все еще сплетничают
И под лестницей по стаканчику пропускают,
Где уже не предложат зайти, но еще улыбнутся,
И оплывают в кофейной золе заводы и баржи.
Где и до крови себя ущипнув, невозможно проснуться,
Но Морфей хоть немил и плюгав, все ж ухожен и важен,
Так вот в этой тетради при всей немоте,
При унынье затей и несчастье напрасности
Начертал, видно, спьяну, один грамотей:
Пусть утра туманны, но жизнь-то прекрасна.
***
О, как я грешен, Господи, мне даже снится пыль!
Я грешен тем уже, что собираю звуки
На складках, в ржавчине иль в хромоте посыльного,
Страница 16