Старые фотографии - стр. 37
Он и правда глотнул воды. Вдохнул, и соль забила глотку и легкие, и он кашлял натужно, хохотал и кашлял, и на вкус море под языком ощущал – и правда соленое! Да еще какое! солоней мамкиных соленых помидорчиков из погребицы! ― и чмокал, смакуя, и глаза слепли от солнца и брызг, и драло солью глаза, а это ведь он, дурачок, плакал от радости: докатил! Долетел!
«Эх, как бы в Турцию не уплыть!»
Развернулся. Поглядел на берег. Берег был уже очень далеко – в тумане, нежном и дрожащем, как сонный морок. У причала качались на сине-золотой воде настоящие военные корабли; дремали сухогрузы, метельной белизной сверкали морские прогулочные пароходы. Вот он, порт. Порт Жданов. Возьмут, возьмут его юнгой на самый мировой корабль!
Когда вылез на берег – все косточки дрожали, а кожа горела. Солнце и соль, и дикая, как в Африке, жара.
«А если и вправду в Африку поплыву?! Что, сгорю там, поджарюсь?! Должен привыкать! Я теперь – моряк!»
Успел только порты натянуть. Мокрые трусы прилипли к заду. Потянулся за рубахой, прожарившейся до нитки на камнях – а узелка-то с ножом, сахаром, чаем и солью – нет как нет.
– Эх ты! ― только крикнуть и успел, как из-под носа ловкая чужая рука стянула сначала рубаху, потом – прокаленную на солнце куртку.
Стоял голый по пояс, в подвернутых до колен штанах, оглядывался удивленно, почти незряче. Где воры? Как смогли?
Увидал: мчатся по берегу двое, на ходу из рук в руки его шматье перекидывают, ржут, коняги, во все горло. На него, остолопа, пальцем показывают.
– Гады! ― завопил Колька.
Побежал за ними; ноги несли его быстрее жаркого южного ветра, да куда там!
Те бегали как мастера спорта. Почище, чем на стадионе. Бесполезно соревноваться.
Устал. Запыхался. Сел на камни. Море плескалось рядом, теплая вода омывала, собакой лизала ступни.
– Чертова работа, ― процедил сквозь зубы. Батя его всегда так говорил. ― Ну и куда я теперь без одежки? Нищий я теперь! Милиция отловит…
Плакать хотелось мучительно. Запрокинул лицо, чтобы слезы втекли обратно в глаза. Он понял стыдно и поздно – какой же он еще ребенок.
Его взяли быстро и просто, в порту. Подошли два милиционера, откозыряли, попросили документы. Колька развел руками: нету документов!
– Ты шо, Петюнь, не видишь, то ж еще пацан…
– В школе учишься? Где? В какой?
Колька молчал как рыба. Милиционеры зашли ему за спину и взяли его под локотки.
– Так, отлично. Не учишься, стал-быть. Стал-быть, воруешь? Жить-то надо?
– Надо, ― послушно кивнул Колька.
– И чем живешь?
Они, все трое, уже шли, и Колька понимал: ведут в участок.
– Ничем.
– Как так ничем? Вранье это. Чем-то ведь живешь? Или ты не живешь?
– Не живу. Я вам кажусь.
– Тю! Он еще и дерзит! Кутузку получишь.
Так шли, препираясь, переругиваясь, разговаривая странно, обрывками, вскриками.
В участке грузный начальник в огромной, как сковорода, фуражке внимательно прощупал Кольку всего, до мышцы, до косточки, хитрыми и умными глазами. Колька переступил с ноги на ногу и поежился. «Тюрьма не такое уж жуткое место. Там… харч дают… и гулять тоже выводят…»
Сковорода шлепнул ладонью по зеленому сукну стола:
– Все сразу вываливай, шкет. У меня на тебя времени нет. Обокрал кого?
– Это меня обокрали, ― сказал Колька. Слезы сами потекли, он шмыгнул носом. Дрожал, мерз, несмотря на жару, спина и тощая грудь пупырышками покрылись.