Станешь моей? - стр. 24

Я знаю, как мне сейчас люто завидуют, что я поступила необдуманно, неразумно, неосторожно и при этом выиграла такой «приз»: бесконечное внимание Адама. Но, обвивая руками его шею, думаю о другом: что я чувствую себя в его руках как дома, но это дом, в который возвращаешься после долгого отсутствия. Мне словно чего-то в нём не хватает. Я запомнила его другим. То ли мебель переставили, то ли картину перевесили. Не могу понять, что опять не так.

Но он не такой!

Он знает всех девушек по именам, даже новеньких. А оставшись без наушника с утра не мог вспомнить даже моё «парное» своему имя. Неужели из-за меня специально выучил?

Он пахнет тепло. Южной ночью. Солёным ветром. Цветущими апельсинами. А в обед на меня веяло свежестью арктических ледников. Озоном. Небом перед грозой. Сменил духи?

А ещё он какой-то приторно правильный и любезный. Где резкость? Где красование собой? Где доминирующая мускулинность? Где «плохой парень»?

Или его плохое «я» просыпается только наедине? В спальне, где девушку можно ударить наотмашь, а потом засунуть в неё свой нелиберальный карающий член? А когда этот «петух» находится в курятнике, то невольно включает режим «хороший отец», привлекающий самочек на подсознательном уровне? Он добросовестный, спокойный, надёжный, склонный к сотрудничеству — отличный кандидат для  воспроизведения потомства.

— Как зовут твоего брата? — ставит он меня к перилам балкона и упирается в них руками в двух сторон так, что я невольно оказываюсь в кольце его рук.

— Давид, — откликаюсь я. — Но я зову его Додик.

— Жестоко, — усмехается он.

— Это моя месть ему за то, что он мелкая сволочь. Ему, конечно, не нравится. Но он всё равно вредный маленький гад, врун и ябеда. А ещё я его дико люблю.

— Не поверишь, у меня тоже есть брат, — смеётся Адам, — правда старший. И такой же засранец. Но хуже всего, что я его тоже люблю.

Дальше нам не дают говорить залпы фейерверка и восхищённые вопли девчонок.

В ночном небе снопами рассыпаются разноцветные искры, с треском разлетаются и опадают каскадами. Но я, воспользовавшись тем, что Адам ушёл (не может же он уделять внимание мне одной) бросаю перила и хромая, возвращаюсь в комнату.

— Не любишь салют? — с удивлением вижу я у шоколадного фонтана Кейт.

— А ты? — покрывает она жидкой глазурью клубнику, насаженную на тонкую палочку. И как ни странно, на неё даже брызги не летят.

— С некоторых пор все эти выстрелы напоминают мне похороны, — морщусь я от неприятных воспоминаний как с почестями хоронили папу.

— А мне войну, — откусывает она ягоду. Пачкает губы. Капает шоколадом на грудь. В общем, зря я засомневалась в её аккуратности.

— Первый крюшон был хуже, — наливаю я себе глоток нового. — Хорошо, что ты его перевернула.

— Хочешь секрет? — разглядывает она ополовиненную клубничину и после тёмного засовывает её под струи белого шоколада. — Я специально.

— Зачем?

— Слишком этой Аниты много. Она и в аквапарке на нём висла, всё делала вид, что расстроена из-за тебя. А Адам всё её утешал, обнимал, подбадривал. Не знаю, как только ты догадалась с ней пойти. О чём думала?

— Кейт, если она и знала про ядовитых ежей, то всё равно в воду я полезла сама, она меня не заставляла.

— Значит, повезло ей, — хмыкает она, капая на отворот пижамы и белым шоколадом тоже. — Уверена, она бы тебя всё равно затащила в море или задумала что похуже. Она между прочим в вещах твоих рылась. Сегодня в обед. А я её застукала. Так знаешь, что она мне сказала? Что это ты её попросила.