Сталинка - стр. 23
Елена ещё не оправилась от своей болезни, и Пётр проводил жену отдыхать. Аннушка тихонько звякала тарелками в кухонной раковине и что-то чуть слышно напевала себе под нос. Евдокия и Анастасия Петровна пристроились возле кухонного подоконника, о чём-то негромко переговариваясь. Трое мужчин остались в комнате одни. Выпили ещё по рюмке, повторили…
Константин отломил кусочек хлеба, посмотрел, прищурившись, положил в рот.
– Эх, какой же хлеб вкусный… – сказал, и что-то в его лице неуловимо изменилось. То ли морщины резче обозначились, то ли глаза потемнели. – Где там мои детушки? Живы ли, едят ли хлебушка вдоволь? – Отбросил со лба густую чёрную прядь волос.
– Так вон они, спят как сурки, – кивнул Петро.
Константин усмехнулся:
– Вернулся ли Артур с фронта? А если вернулся – невредим ли? Как живётся Эдику? Володьке? А тому, кто без меня родился? Ничего-то я для них сделать не могу! И руки свои подставить им не могу, чтобы поддержать, помочь… – Упёрся высоким лбом в крепкий кулак. – Три сыночка да жена четвёртым беременная была. Кто родился – сын ли, дочь ли? Не знаю. Где теперь горе мыкают?
Посмотрел на будильник, который в вечерней тишине чётко отбивал ход времени:
– Время идёт, а я бьюсь как рыба об лёд, без вины виноватый перед ними… – Заглянул в пустую рюмку.
Геннадий хотел было плеснуть водки…
– Не надо! – Допил из чашки остывший чай. – Легче от водки не становится, а вот злее становлюсь. – Перевёл взгляд на Петра: – Это вторая моя семья. Первую-то отобрали… – Налил чашку густой заварки. – Слабовато для чифиря. – Усмехнулся, вздохнул глубоко, задержал дыхание и, как бы решившись, продолжил: – Старшему сыну Артуру тогда седьмой год шёл. Второй – Эдик, пяти лет от роду. Младшенькому Владимиру только-только три года исполнилось, а жена моя, Екатерина, четвёртым ребёнком беременная ходила. Жили мы в Енисейске. Работал я тогда начальником продснаба. Зима тридцать пятого года холодная, лютая была. Да и откуда ей в Енисейске тёплой быть?! Неподалёку от нас жила семья солдата… да что жила… с голоду помирали и женщина, и трое ребятишек мал мала меньше. Отца-то их в Красную армию забрали. А тут смотрю, реквизированная корова от бескормицы уже и на ногах стоять не может. Того и гляди околеет. У хозяина отобрали, корма не заготовили. Ну, отдал я той солдатке корову, только у неё-то на дворе сено оставалось. Говорю, додержишь до зелёной травки – своих детей от голодной смерти спасёшь и корову сбережёшь. А там вернёшь в хозяйство, летом корм для неё заготовим. Думал, по-хозяйски рассудил.
Константин замолчал, вглядываясь то ли в папиросный дым, то ли в своё прошлое.
– Заготовили? – попытался вернуть его к действительности Геннадий.
– А как же! Заготовили… чёрный воронок. Как-то вечером пришёл посыльный. Вас, говорит, Константин Александрович, завтра в НКВД вызывают. Всю ночь промучился. Понимал, что ничего хорошего не ждёт. Но даже представить утром не мог, что вижу своё семейство в последний раз.
– До суда арестовали?
– Не-ет. До суда допрашивали. А когда ничего не «допросили», вызвали ту женщину, которой корову на содержание поставил, и стали её при мне допрашивать. Она взмолилась, мол, дети малые дома одни уж третьи сутки. А ей говорят, ничего, мы их ещё вчера погулять на улицу выпустили. Вот подпишешь бумагу и иди, запускай их домой. А то что же ты за мать такая, детей поморозишь насмерть? На улице-то минус сорок.