Сталинград. Том седьмой. С чего начинается Родина - стр. 30
«Что тобой движет, если ты уверен, что тебя убьют, как Рохлина, как других, кто осмелился встать на пути Власти? – снова клюнул вопросом внутренний голос. – Что заставляет действовать, если знаешь, что разгромят?»
Магомед долгим взглядом смотрел на воронёные детали разобранного пистолета, ноздри его широко раздувались.
«Когда в Отечественную немцы окружали дивизию в лесах и болотах, начинали сжимать кольцо, бомбить авиацией, расстреливать артиллерией, одни истошно кричали: «Это конец! Нас разгромили!! Идём сдаваться!», – бросали оружие, бежали сдаваться и их, безоружных, как скот, убивали…Другие исступлённо твердили: «Нас разгромили, всё безнадёжно, поэтому будем биться до последнего!», сражались, умирали, но некоторые прорывали окружение и выходили к своим…Как показала жизнь, я принадлежу к последним. Действую, будто, меня уже кончили…Но это делает меня бесстрашным! И теперь, моя задача продемонстрировать обманутым, обездоленным людям бесстрашие, вернуть надежду, уверенность, веру в себя! «Вы развалили нашу страну, уничтожили боеспособность нашей армии, – но мы вырвали чеку у гранаты и идём в полный рост! Мы вашу сучью свору ещё посадим жопой на трудовой черен лопаты… Наше дело правое…Победа будет за нами!»
Он жарко дышал, улыбался длинной хищной улыбкой. Его тёмно-коньячные горячие глаза знакомо золотились звериными точками.
«Валла-ги! Вижу впереди большие испытания! Непомерные траты и жертвы…Видно, рано мы на стены повесили отцовские шашки и прибрали в шкафы будёновки. Знаю: Будет несчастье, будут аресты, казни и пытки…Будет большая кровь! Здесь, в Москве, у наших очагов и порогов! По всей стране будет! Но мы, верные сыны Родины, дали обет бесстрашия. И не прогнёмся по эту сволочь! Всем, кто в час беды не сдался, не пал перед врагом на колени, не пошёл в услужение, в унизительный плен – слава! Грядёт пора новых героев! Их кровью и жертвой жива будет вся Россия!»
Он закончил свой внутренний монолог. Сидел недвижимо, словно прислушивался к самому себе. Точно последний солдат великой разгромленной армии. Не сдавшийся, уцелевший воин. Не в силах покинуть жуткое поле боя, кое было усеяно сотнями тысяч неподвижных тел. Над которыми кружило чёрными тучами хрипатое, жирное вороньё. И огромный красный венок вечерней зари траурно пламенел в лиловом чугуне бескрайней тьмы.
…Выдохнул из лёгких застрявший ком воздуха, снова принялся чистить оружие. Янтарная капля масла потекла сквозь ствол, скопилась у дула, капнула на белую тряпку. И пока она летела, ударялась о ткань, впитывалась в волокна, генерал подумал: он гололобый сорванец, рискуя жизнью, на спор, карабкается за орлиным пером по отвесной стене скалы, пишет в тетради круглыми буквами «мы не рабы, рабы не мы». И он же, почти седой старик, щуря угрюмый глаз, чистит оружие. Золотистая капля ружейного масла сорвалась с нарезного ствола, пролетела сквозь целую жизнь.
Он собрал пистолет, сунул его в ящик стола, закрыл на ключ и потянулся за сигаретами, когда за спиной вкрадчиво звякнул фаянс.
– Твой чай, дорогой, с лимоном, как заказывал. – Вера, как кошка, бесшумно прошла в мягких тапках к столу. – Ты, выпил таблетки, которые прописал доктор?
– Что? – весь в своих мыслях, он непонимающе посмотрел на неё.
– Лекарство говорю, принял? – она аккуратно поставила перед ним чашку и блюдце с печеньем.