Сталин - стр. 150
Приведя цитату Троцкого из «Большевика», Сталин пошел напролом:
«Это пишет Троцкий, а не кто-либо другой. На каком же основании теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ее ЦК «скрывают» «Завещание» Ленина?..
Говорят (?! – Прим. Д.В.), что в этом «Завещании» тов. Ленин предлагал съезду ввиду «грубости» Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту Генерального секретаря другим товарищем. Это совершенно верно. Да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается. Я на первом же заседании Пленума ЦК после XIII съезда просил Пленум ЦК освободить меня от обязанностей Генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос (?! – Прим. Д.В.)… Все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту. Что же я мог сделать? Сбежать с поста? Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал и не имею права убегать, ибо это было бы дезертирством… Через год после этого я вновь подал заявление в Пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту. Что же я мог еще сделать?»
Далее Сталин продолжал: «Характерно, что ни одного слова, ни одного намека нет в «Завещании» насчет ошибок Сталина. Говорится там только о грубости Сталина. Но грубость не есть и не может быть недостатком политической линии или позиции Сталина».
Троцкий, большой мастер слова и перевоплощения, сидя в зале заседания Пленума, почувствовал, что эта уничтожающая и торжествующая тирада Сталина означает для него политический конец. Троцкий, как он пишет позже, в Мексике, после речи Сталина физически почувствовал над головой нож гильотины. Троцкий, как и другие революционеры того времени, хорошо знал историю Великой французской революции. Он вряд ли отказал себе в мрачном удовольствии вспомнить 9 термидора и последние слова Робеспьера в Конвенте: «Республика погибла! Настало царство разбойников!» Разумеется, в Робеспьере Троцкий видел сейчас себя. Разница была в том, что Троцкий, как Робеспьер, не мог рассчитывать на санкюлотов Парижа, плебейство столицы. Троцкий оказался фельдмаршалом без войск. Партия была к нему настроена враждебно. Она устала от борьбы. Все было кончено.
Внутренний диалог поверженного кандидата в диктаторы, лидеры партии, был, наверное, самоуничтожающим; как мог он, Троцкий, в смятении думал бывший кумир митинговой толпы, недооценить этого усатого осетина? Почему-то вспомнились слова из речи вечно хитрящего Зиновьева, с которым он поневоле спутался, на последней партконференции:
При чем тут Блок? Какое отношение ко всему этому имеет Зиновьев, когда добивают его, Троцкого?! Свой шанс он упустил, роились мрачные мысли в мозгу поверженного «фельдмаршала Троцкого» (как с иронией называл его в годы гражданской войны Л. Красин), еще при жизни Ленина. Но мог ли он предположить, что его публично растопчет этот малозаметный в те годы человек?
Потерпев политическое поражение, Троцкий сосредоточился на публицистической деятельности. Готовя рукопись о Ленине, он напишет осенью 1927 года: «Красный террор так же входит в революцию, как и Октябрьский переворот. Классовые враги могут искать, на кого возложить ответственность… Революционер не может отделять ответственность за красный террор от ответственности за пролетарскую революцию в целом… Заслуга Ленина была в том, что он раньше и яснее других понял неизбежность революционной беспощадности… В этих условиях нужно было ясно видеть врага, держать партию в напряженности и учить ее беспощадной расправе над врагом. Вот этому учил партию Ленин…» Страшные слова, в которые верил не только Троцкий. Эти идеи, не зная, кто их автор, мог бы вполне разделить и Сталин. Он их превратит в дело, кровавое дело… Против Троцкого – тоже.