Спасти СССР. Манифестация - стр. 27
Собственно, гипотез у меня было ровно три.
Первая – совпадение. Ну могут же сотрудники КГБ заинтересоваться китайскими иероглифами не в связи со мной, ведь так?
Но, к сожалению, я не в том положении, чтобы верить в добрые светлые сказки.
Вторая – я случайно попал в эпицентр. Эта группа ищет именно меня. Не знаю, как они вышли на иероглифы, но они явно знают обо мне намного больше, чем я был готов предположить раньше в самых своих тревожных думах.
«Вот как?! Как?! – восклицал я про себя. – Ну как КГБ могло выйти на эту примету? Неужели кто-то из наших разведчиков в США смог снять информацию обо мне?! Или наблюдатели заметили иероглиф на трубе напротив квартиры Фолк? Но тогда они изучали бы этот вопрос не год спустя. Нет, только слив из Лэнгли…»
Страшней всего была третья гипотеза. Обдумывать ее не хотелось, но и не думать не получалось: быть может, Комитет уже вычислил меня и теперь изучает, подбирая подходы? Отсюда сегодняшняя беседа с психологом, отсюда и умышленная оговорка про иероглифы – посмотреть, как я задергаюсь после этого.
Я глухо застонал, представив последствия: «Это будет провал, полный и безусловный провал миссии. Даже года не продержался… Значит, лох я чилийский. Да и не то страшно, что лох, переживу. Обидно, но не страшно. А вот страна… Человечество…» – Вот за это мне было действительно страшно, до потемнения в глазах.
Если я угожу в клетку, то советские руководители не смогут с толком использовать выжимаемую из меня информацию. Их личный опыт военных лет формирует совершенно иную картину угроз, с доминированием в ней внешних сил. Это устоявшееся мировоззрение находит свое ежедневное подтверждение в жесткой, а порой и жестокой, борьбе двух блоков. Внутренние же дисбалансы нашей системы сейчас лишь вызревают под покровом благополучия и привычной лакировки, не став пока ни опасными, ни особо тревожными.
«У меня не хватит аргументов, чтобы провести их через катарсис. Не поверят… – с тоской понял я. – Весь их жизненный опыт будет против».
Лишь одно соображение удерживало меня от полного и безоговорочного отчаяния – карманное зеркальце в руках Чернобурки. Если оперативница работает по мне, то сценка флирта с чернявым была лишней. В сценарии не может быть столь ненужных наворотов.
«Не верю! – решил я, поднимаясь из-за стола, и повторил, пытаясь убедить самого себя: – Не верю…»
Отогревшийся и сытый, я вышел на Невский и испытующе посмотрел вверх. Небо притворилось уставшим от дождя: просветлело и пошло разрывами. Я решил поверить ему и прогуляться до дома пешком.
Мысли мои были нерадостны: помимо подслушанного в туалете меня тревожил тот самый «губастый», что искал контакта со мной через Гагарина.
«Ладно, – размышлял я, – предположим самое худшее – он действительно из ЦРУ. Надо посерфить по их оперативникам – там, среди свободно владеющих русским, не может быть слишком много гомиков. Практически наверняка это будет мимо, но зато я успокоюсь. Да и сегодняшних людей из Большого дома тоже надо пробить. Как там… – Я согнал брови к переносице, припоминая: – Минцев Георгий Викторович и психолог Витольд».
И я сосредоточился на формировании очередного запроса к той бесподобной базе знаний, что связывала меня с прошедшим будущим.
Удивительно, но за этот неполный год я настолько вжился в свой СССР, что порой воспоминания о двадцать первом веке начинали казаться наведенными, и лишь этот функционирующий информационный поток подтверждал: «Да, не привиделось, да, было в твоей жизни и такое».