Спасти или уничтожить - стр. 19
Британский премьер-министр Уинстон Черчилль был уверен, например, что к борьбе готов только тот, кто хорошо высыпается. Поэтому с момента своего вступления на этот высокий и весьма достойный пост он установил негласное правило, исполнявшееся неукоснительно: будить его раньше восьми часов утра можно было только в случае нападения Германии на Остров.
Таким образом, мистер Черчилль сразу дал всем понять, что в мире нет ничего более важного, чем Британская империя, веками отдающая свои силы единственному достойному делу – поддержанию мира и порядка во всей Вселенной!
Мысль эта показалась совершенно естественной многим, кто еще недавно видел в Черчилле уходящего с политической арены крикуна, который способен только злобно нападать на тех, кто хранит порядок, установленный после недавней мировой войны, победу в которой одержала Британия, бесспорно, Британия и только Британия!
И хотя беспредельная самоуверенность Черчилля продолжала быть его визитной карточкой, именно его призвали бог и король в трудный момент, и это нельзя было игнорировать.
Война – следует признать – не лучшим образом отражалась на британцах и в дворцах, и в хижинах, но всем импонировала откровенность премьера, который уже в первой своей речи в новом качестве заявил, что может обещать жителям Островов лишь «пот, кровь и слезы» как неизбежных спутников борьбы с Гитлером.
Итак, утром 22 июня 1941 года наступления восьми часов и ждал, то и дело поглядывая на циферблат часов, личный секретарь премьер-министра Джон Руперт Колвилл, которого мистер Черчилль называл Джоком.
Самого Колвилла разбудили в два часа ночи и сообщили, что немцы напали на русских, но ему и в голову не пришло беспокоить премьера. Джок счел достаточным позвонить военным, узнать, нет ли признаков того, что нападение на Остров начнется в ближайшие часы, и, получив отрицательный ответ и обещания тотчас поставить его в известность в случае появления таковых признаков, попросил приготовить ему чай.
Готовясь к тому, чтобы разбудить премьера и сообщить ему важную новость, Колвилл вспоминал о разговоре, состоявшемся накануне. Впрочем, вряд ли это можно было называть разговором. Это был простой обмен словами, который часто случался между ними, несколько фраз, сказанных скорее инстинктивно, в ответ на чужие слова, но сейчас значение их возрастало до масштабов истории.
Вчера после обеда, когда он помогал премьеру разбирать поступившие бумаги, Черчилль заметил, что немцы достаточно откровенно – в некотором смысле – копят войска на русской границе. Колвилл, уловив желание собеседника отвлечься легким разговором от утомительного занятия, поддержал беседу, высказав свое мнение в том смысле, что эти действия могут быть дьявольской германской хитростью, которая должна ослабить внимание англичан?
Черчилль несколько раз пыхнул сигарой, а потом буркнул:
– От этого ефрейтора можно ожидать всего: он лишен моральных основ и принципов.
Подумав, добавил:
– Как, впрочем, и коммунисты.
– Но нам придется выбирать, – отложил бумаги Колвилл, почувствовавший, что беседа, кажется, начинается. – Выбирать при том, что вы, Уинстон, никогда не были сторонником ни нацистов, ни коммунистов.
Черчилль положил сигару, уперся руками в бока, набычился и отчеканил:
– Симпатий ни к тем, ни к другим я не испытываю, вы правы, Джок. Но есть вещи, которые помогают нам жить в этом мире. В данный момент у меня лишь одна цель – уничтожить Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане в палате общин.