Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917—1991 - стр. 4

С одной стороны, исследователи указывают на изначальную абсурдность программы обоседления кочевников, которая «была лишена объективно обуславливающих предпосылок: естественно-природных и материально-технологических»^>59. При этом власти СССР «не учли психологии кочевников»^>60. Если бы эта программа не была реализована, то «трансформация [номадизма] могла произойти естественным путем без многочисленных жертв и последующих негативных последствий»^>61. С другой стороны, М. Гаммер отмечает, что аналогичные программы были реализованы во всех частях света, причем многие страны проявили в этом плане «беспрецедентные и удивительно успешные усилия». В то же время он указывает, что только «в Советском Союзе обоседление кочевников было частью большей… программы коллективизации»^>62.

В целом вся программа модернизации сельского хозяйства, осуществленная в СССР, получила у историков разные оценки – и положительные^>63, и отрицательные^>64. А. Томас отмечает, что модернизация «кочевых» регионов имела сходство с аналогичным процессом во всей стране и седентаризация кочевников «в значительной степени соседствовала с атакой государства на русское крестьянство»^>65. (Действительно, массовую откочевку в период коллективизации в Казахстане, Киргизии и других регионах можно сравнить с уходом крестьян в города. Известно, что в период коллективизации из деревни бежали 18 млн человек^>66.)

Многие ученые оценивают коллективизацию, осуществленную в «кочевых» регионах, отрицательно. По мнению Е.Н. Черных, колхозы в условиях кочевого образа жизни являются просто нелепостью^>67. Р. Дэвис и С. Уиткрофт считают, что «коллективизация и раскулачивание противоречили традиционному образу жизни казахов еще резче, чем крестьянскому укладу других районов СССР»^>68.

Одним из наиболее спорных вопросов является оценка советской политики обоседления и коллективизации кочевников как «акта геноцида». В. Михайлов пишет, что «в три года коллективизации [Ф.И.] Голощекин^>69 сделал с Казахстаном примерно то же, что Пол Пот с Кампучией»^>70 (как известно, в 1975–1979 гг. последний развернул в этой стране геноцид). Р. Киндлер сделал вывод, что эскалация коллективизации и обоседления «поставила местное общество на грань уничтожения», При этом, по его мнению, в период голода в Казахстане в 1932–1933 гг. «все попытки спасения со стороны большевиков имели целью главным образом не помощь голодающему населению, а поддержку слабеющей экономики и сохранение социального контроля»^>71. В то же время Р. Дэвис и С. Уиткрофт хотя «отнюдь не снимают со Сталина ответственности за голод», однако полагают, что «советское руководство боролось с кризисом, отчасти вызванным его ошибочными политическими решениями, но тем не менее неожиданным и нежеланным»^>72. С.Ш. Казиев сделал вывод, что «массовая гибель людей и откочевки сотен тысяч скотоводов за пределы страны в Центральной Азии были результатом ошибок и “перегибов” строителей нового общества, а не преднамеренным этноцидом “отсталых” народов. Советское государство никогда не планировало физического уничтожения этнических общностей»^>73.

Спорным остается вопрос о наличии этнического фактора в советской политике по отношению к кочевникам. Есть мнение, что отношения между кочевыми этносами и властью были конфликтными по вине последней, а также что обоседление и коллективизация кочевников имели этнический аспект (лишение традиционной идентичности и пр.). Т. Мартин считает, что в период коллективизации «в Казахстане местные русские выместили свой гнев на казахах-кочевниках, в одночасье лишившихся защиты»