Сотрудник гестапо - стр. 5
– Ладно-ладно. Договорились, ты прав, – перебил его Леонид. – Значит, с этой минуты город Серго – это Кадиевка, а вместо Ворошиловска – Алчевск. И я для тебя дядя Леня. Только обещай мне: когда война кончится – будешь меня Леонидом звать.
– До этого еще дожить надо, – высказался Пятеркин. И сказано это было столь обдуманно и серьезно, что Леонид невольно поежился. Еще большим уважением проникся он к этому не по годам взрослому человечку.
Вскоре Черкасское осталось далеко позади. По сторонам большака, на который вышли разведчики, виднелись позиции дальнобойной артиллерии немцев. По дороге то и дело с урчанием и грохотом проезжали огромные, крытые брезентом грузовики, обдавая прохожих сизым, масленым перегаром солярки. Изредка попадались телеги с местными жителями.
И никто не обращал внимания на человека, шагавшего в немецкой, по-фронтовому грязной шинели, перехваченной солдатским ремнем, и на семенившего рядом с ним мальчишку.
К вечеру ветер разметал по небу хмурые тучи, кое-где показалось голубое весеннее небо, и в лужах заиграли солнечные зайчики. Идти стало легче.
К Алчевску подошли уже в сумерках. Где-то далеко позади перекатывался гул артиллерийских залпов. В течение дня этот гул несколько раз доносился издалека и вновь затихал так же внезапно, как и появлялся. Но если днем он слышался явственно и отчетливо, то теперь лишь призрачные, еле уловимые отголоски его приглушенно долетали до слуха.
– На этот раз будем искать настоящий ночлег, – сказал Леонид, положив руку на плечо Виктора. – Может, найдется добрая душа, пустит переночевать.
– Надо на самой окраине пошукать. К ночи в город нам не с руки заходить, – отозвался Пятеркин.
– Устал небось за день?
– А что? Километров двадцать пять, а то и все тридцать мы отмахали… Не так уж я устал, как есть охота.
– Потерпи. Найдем ночлег, тогда и перекусим. Доедим сало, а завтра промышлять начнем.
Лишь утром в железнодорожной будке съели они по ломтику этого сала и по небольшому кусочку хлеба, столько же припасли и на вечер. Это было все, что прихватили они в дорогу. Правда, оставались еще четыре плитки немецкого шоколада. Но то был неприкосновенный запас, рассчитанный не столько для утоления голода, сколько на случай обыска. Шоколад германского производства мог лишний раз подчеркнуть принадлежность Дубровского к немецкой комендатуре.
Подойдя к старой, покосившейся мазанке на самой окраине Алчевска, Леонид постучал в маленькое окошко. Дверь отворила согбенная старушка с костлявыми, жилистыми руками. Без разрешения немецкого коменданта она было отказалась пустить на ночлег незнакомых пришельцев, но, увидев в руках Леонида целую пачку оккупационных марок, приветливо пригласила в дом.
В углу, под низким потолком единственной комнаты, перед иконой, мерцала лампада. Еще не снимая шинели, Дубровский спросил:
– Одни проживаете?
– Одна я, сынок, совсем одна маюсь. Муж еще в ту войну не возвратился. Две дочки замужем в Харькове жили. Теперича и не знаю где…
Леонид присел на скамью возле низкого деревянного столика, окинул взглядом комнату: комод, кровать, сундучок, несколько табуреток, пустой чугунок на остывшей печи. Потом не торопясь отсчитал десять марок и протянул их старухе.
– Это за одну ночь. Утром дальше пойдем. Свою часть догонять надо.