Сорок пять. Часть первая - стр. 21
– Скорее, скорее! – шептал паж своему спутнику. – Проскользните вперед, пока толпа не сомкнулась! Каждая минута дорога!
– Вы, кажется, с ума сошли, мой юный друг… Нас непременно задавят!
– Я хочу все видеть, и как можно ближе! – Повелительный тон явно был привычен для юноши.
Эрнотон повиновался.
– Ближе к лошадям! – настаивал паж. – Не отступайте от них ни на вершок, иначе мы не выберемся!
– Но прежде вас разорвут в клочки!
– Не беспокойтесь обо мне. Вперед, ради бога, вперед!
– Лошади могут лягнуть!
– Схватите за хвост последнюю – тогда ни одна лошадь не станет лягаться!
Поддаваясь невольно непонятному влиянию этого необыкновенного юноши, собственно полуребенка, Эрнотон уцепился за хвост лошади, а паж крепко ухватил его за кожаный пояс. Продираясь сквозь толпу, волновавшуюся, как море, и цепкую, как частый кустарник, оставив здесь полу плаща, там – клочок камзола, дальше – кружевное жабо рубашки, они добрались одновременно с лошадьми до эшафота, где Сальсед терпел адские муки отчаяния.
– Мы пришли? – Юноша, почти задыхаясь, почувствовал, что Эрнотон остановился.
– Да, к счастью… я совершенно изнемогаю…
– Ничего не вижу.
– Встаньте передо мной.
– Нет, нет, еще не время. А что там делается?
– Вяжут узлы на веревках.
– А он что делает?
– Кто – он?
– Осужденный.
– Вращает во все стороны глазами, как ястреб, подкарауливающий добычу.
Лошади стояли так близко от эшафота, что подручные палача легко привязали к рукам и ногам Сальседа постромки, прикрепленные к лошадиным хомутам. Почувствовав грубое прикосновение к ногам веревок, привязанных затяжной петлей, Сальсед испустил дикое рычание и последним, не поддающимся описанию взглядом окинул огромную площадь с сотней тысяч зрителей.
– Сударь, – вежливо сказал, подойдя к нему, Таншон, – не желаете ли вы говорить с народом, прежде чем мы начнем? – И, нагнувшись к самому уху осужденного, он прибавил: – Чистосердечное признание… ради спасения жизни!..
Сальсед пристально посмотрел на него, точно желая заглянуть в самую глубь его души, и взгляд его был, вероятно, настолько красноречив, что правда сама пошла ему навстречу и он прочел ее в глазах Таншона. Сальсед понял, что офицер искренен и исполнит, что обещал.
– Вы видите, – продолжал тот, – что покинуты и для вас в этом мире нет другой надежды, кроме той, которую я открываю перед вами.
– Ну, хорошо… – с хриплым вздохом проговорил Сальсед, – пусть угомонят толпу… Я согласен говорить.
– Король требует письменного признания с вашей подписью.
– Так развяжите мне руки и дайте перо. Я напишу.
– Ваше признание?
– Да, свое признание.
Таншону, бывшему вне себя от радости, стоило только дать знак: все было предусмотрено, один из стрелков держал все наготове. Он передал Таншону чернильницу, бумагу и перья, которые тот расположил на эшафоте. Одновременно ослабили веревку, которая обвивалась вокруг правой руки осужденного, и его самого приподняли на возвышение, чтобы он мог писать.
Сальсед несколько раз глубоко перевел дыхание и, получив возможность двигать рукой, отбросил со лба волосы и отер крупные капли пота на лице.
– Ну, ну, – поощрял его Таншон, – устраивайтесь поудобнее и пишите все, без утайки.
– Не беспокойтесь, – Сальсед протянул руку к перу. – Я не забуду тех, кто меня забыл. – И с этими словами бросил все же вокруг последний взгляд.