Солнечный ветер - стр. 33

Он потом до конца дня сидел на полу посреди бабкиной хаты и переминал в больших пальцах эту сережку, разглядывая ее и не отрываясь. Покуда не стемнело, покуда не стало пора уходить. И ведь не помнил себя, помнил только ее. Словно она поселилась внутри, вцепилась в его душу и не отпускает.

Сейчас это все, растревоженное, просыпалось снова. Иначе, чем в прошлом. С возрастом мы все, наверное, начинаем чувствовать по-другому. Меняется все. Только вот сережка ее в портмоне неизменна. И получается, что всегда с ним. Сейчас он тоже, когда стало тихо, когда остался один, переминал в руках ту самую сережку и не мог от нее оторваться.

16. 4.1

***

Назар поправил золотистые запонки на манжетах кипенно-белой рубашки, из-за бескомпромиссной белизны которой сам казался смуглым, будто цыган. Черный контрастный жилет сидел на нем, как влитой, подчеркивая ширину плеч, мощную грудную клетку и, вместе с тем, узкие бедра. И будто бы делал его еще выше, чем он был. Наз одернул его снизу, а после поднялся взглядом к галстуку-бабочке, поправил и сдернул с вешалки однобортный пиджак с маленькой блестящей буквой М на отвороте.

Когда-то в то небольшое ателье в закоулке старого Левандова приволокла его Даринка, стремясь сделать из него цивилизованного человека, которого не стыдно будет показать в их буржуазно-интеллигентских кругах и где он чувствовал себя примерно как пятое колесо в телеге. Назар очень хорошо помнил, что был за повод – выпускной в университете, когда он защитил диплом и полным ходом занимался регистрацией юрлица по имени «Фебос». А еще поиском помещения, оборудования, рабочих. И ему было вообще не до того. Но Даринка сердилась, ворчала и топала ножкой, провозглашая: «У тебя таких воспоминаний никогда не будет, если сейчас упустишь!»

А ему было двадцать девять лет, и он считал всю эту мишуру глупостью. Ладно его сопляки-однокурсники, которым годов – как было ему, когда он упахивался у дядьки на клондайке. С ними ясно, а ему-то чего? Но Даринку переломить трудно, по характеру они были похожи.

И еще она оказалась права. Воспоминания о нормальном студенчестве не заменит ничто. А нормальное студенчество включает и выпускной после дипломирования. У него и без того не было нормального выпуска из школы, все пересрали Бродецкие. А теперь, так уж вышло, что именно Бродецкие и вытащили его наружу, в настоящий мир, которого он почти не знал.

Назар рос. Росло и небольшое левандовское ателье, превращаясь в популярный бренд. На Армани он так и не перескочил. Часы тоже носил отечественные, а не Ролекс. Хотя и со швейцарской начинкой, да и по виду – не хуже. Именно их, в сдержанном золотистом корпусе, на черном ремешке, он и надевал, еще раз оглядывая самого себя в зеркале. Отбросил назад челку, норовившую упасть на лоб, прошелся ладонью по щетине. Сунул в карман зажигалку, подаренную Даринкой. Из импортного при нем, простом сельском придурке с пионами в клеенке, только эта зажигалка и парфюм. А выглядит как актер какой-то.

Сестра тогда, в прошлом, так и сказала: «Блин, с твоей внешностью только в кино сниматься! Нафига тебе вся эта геология, от отца передалось, что ли?»

«Угу», - брякнул двадцатидевятилетний Назар, неожиданно смутившись. И свалил на гульки.

Сейчас тоже сваливает. И тоже практически на гульки. Марта наблюдала за его сборами из-под стула и скептически хмурилась, иногда подавая недовольный голос. Обиделась. Пыталась драть его брючину, в ответ получила пшик Тома Форда в морду. Повод для страшного разочарования в человечестве в целом и в собственном двуногом сожителе – в частности.