Солдаты поневоле. Эльзасцы и Вторая мировая война - стр. 20

Праздники 1942 года были невеселыми, в России у Сталинграда шли тяжелые бои. В казарме Рождество не праздновали, из-за того что немцы в России несли тяжелые потери, но о поражениях не говорили, только о победном отступлении. Красивых слов было много, но результат от этого не поменялся. Германия с каждым днем увязала все глубже, ситуация становилась все серьезнее, а платили за это мы.

В день Рождества я встал спозаранку, еще до того, как все остальные солдаты проснутся, надел парадную форму с фуражкой и вышел в город. Там я пошел на рождественскую мессу в Леобенский собор. Это напомнило мне былое, и я почувствовал себя почти как дома. Потом я пошел в кафе и позавтракал. Благодаря продуктовым карточкам, которые мне прислала моя тетя, я смог купить булочек – верх роскоши в эти трудные времена. Мне также удалось избежать наряда на чистку картошки, поскольку это обычно происходило утром в воскресенье. Я вернулся в казарму в середине дня как ни в чем не бывало.

Через несколько дней – ужасная новость. Наше военное обучение подходит к концу, и теперь мы должны будем ехать на фронт. Куда нас пошлют, никто не знал, но все были уверены, что речь идет о русском фронте.

Нас записали в маршевую роту, и 1 февраля 1943 года мы отправились на Восточный фронт. Мы были вместе с одним приятелем из Кинцхайма, которого тоже послали в Россию, Раймондом Стадлером, поэтому я чувствовал себя не так уж одиноко. Нас погрузили в вагоны для скота. Мы должны были ухаживать за лошадьми, которые тоже ехали в Россию. Надо было их кормить (их было около десятка) и поить водой, которую мы должны были добывать на остановках по маршруту следования поезда.

Мы не знали, куда нас везут, но я видел два вокзала – Брно и Лов,[23] и поэтому я понял, что мы едем в Россию. Наконец 7 февраля 1943 года мы прибыли в Минск, в южной России, на Mittelabschnitt (центральный участок фронта).

В Минске на сортировочной станции я встретил солдата с повязкой цветов французского флага на рукаве. Он шел позади нашего вагона, увязая в глубоком двадцатисантиметровом снегу. Увидев его повязку, я очень удивился, окликнул его и спросил, что он здесь делает, но он мне не ответил и ушел, низко опустив голову и не сказав мне ни слова. Должно быть, ему было холодно и вряд ли все это сильно ему нравилось. Потом мне объяснили, что, скорее всего, это был солдат из трехцветного легиона, то есть французский доброволец, сражающийся на немецкой стороне. Когда он туда поступал, наверняка он не мог предположить, что в России будет так тяжело. И, конечно, никак не мог понять, почему немецкий солдат говорит по-французски…

Наш поезд опять пустился в путь и остановился только на вокзале в Орше. Солдатские вещмешки погрузили в грузовики, мы должны были идти по снегу пятнадцать километров до деревни. Когда я увидел эту деревню, я подумал, что меня перенесли в галльские времена. Все дома были крыты соломой, а жители были бедны, как Лазарь. Русский малыш, примерно четырех лет, топал по снегу совсем безо всякой одежды. Эта обстановка мне совсем не понравилась. Немецкий унтер не хотел, чтобы мы останавливались, он боялся русских партизан. Я был все время в последних рядах и думал, как бы сбежать. Когда мы прибыли в деревню, где должны были расположиться, пришел лейтенант и произнес речь. Итак, мы – в составе 138-го полка альпийских стрелков. Во время этой речи я сидел на своем мешке и пил шнапс, который привез с собой из Эльзаса. Лейтенант сказал: «Привет, горные стрелки, вы знаете, что здесь есть партизаны, в случае нападения защищайтесь так же, как ваши товарищи, которые отправили англичан обратно в море в Нарвике, в Норвегии».