Сокровище чародея - стр. 18
Ластрэф ещё издалека помахал переминавшейся с ноги на ногу Бере. Что-то сказал чародейкам, и те уставились на неё. У рыжей кудри заметались в налетевшем ветру, а у брюнетки остриженные до середины шеи волосы держали форму.
Взгляд Беры невольно приклеился к рыжей: уж больно массивна фигура, как у… мужчины. У Беры медленно перехватывало дыхание, пока рёбра не сдавило железным обручем: рыжая – на самом деле мужчина. Страшная редкость среди чародеев. Драгоценность, которую будут холить и лелеять, мужчина, которому его место досталось на серебряном блюдечке с золотой каёмочкой.
Беру будто холодной водой окатили, она оглянулась на свою разбитую на площади палатку, на приближающегося чародея, на закрытые для неё даже когда открыты ворота Стражериума, и стиснула кулаки – так ей стало обидно от того, что этот неведомый чародей просто по праву рождения получил место среди защитников мира. Он просто родился – и без усилий получил то, ради чего она трудилась не покладая рук и что может никогда не получить.
Просто потому что родился чародеем.
Она вглядывалась в его бледное лицо, обрамлённое трепещущими рыжими прядями. В сердце её вскипала ярость, Бера почти не замечала смуглую гибкую спутницу, наверняка прибывшую с ним из одной страны, она не посмотрела на неё даже когда Ластрэф остановился и указал на своих спутников:
– Бера, познакомься, это Амизи и Кнэф, о нём я упоминал вчера.
Последняя надежда умерла в груди Беры, она грозно посмотрела в зелёные глаза чародея.
– Приветствую вас именем солнца, лучезарная Бера, в этот славный день нашего знакомства. Пусть властители судеб вымостят вам дорогу к цели.
– Я сама могу вымостить её, – мрачно отозвалась Бера.
В этом чародее её раздражало всё: и лёгкость, с какой он попал в общество, ему не предназначенное, и цветистость его южного приветствия, и издёвка, которая послышалась ей в пожелании достичь цели.
Воспоминание пронеслось в мыслях Беры быстрее, чем путь от погреба к сакрарию. Бера остановилась возле ниши с расставленным по полкам урнам. Лампады безжизненно свисали со своих крюков.
– Простите-простите-простите, – бормотала Бера, отставив амфору и вытаскивая лампады из металлических колец креплений, и сердце её трепетало от инстинктивного ужаса перед гневом предков.
– Я была не в себе, – пояснила Бера и откупорила амфору. Пока разливала масло, густой запах которого выкручивал желудок, жаловалась дальше: – Не знаю, что нашло на меня. Это всё Кнэф: он мужчина, он должен был сопротивляться сильнее.
Бера мысленно отругала себя за ненавистную отсылку к полу, но предки были людьми патриархальных нравов, им такие разговоры должны быть по душе. Руки её дрожали, капли масла стекали по круглым бокам лампад. Как и многие обитатели Гатарха, Бера трепетно относилась ко всему потустороннему и верила, что в Пустоши духи предков приносят ей удачу, а может даже борются с кошмарами вместе с ней.
– Простите меня, пожалуйста, что не уследила за огнём. Я не со зла. Я чту вашу память и благодарна за каждый прожитий день, – шептала Бера, поправляя фитили, развешивая лампады на цепочки с кольцами.
Ещё одна страшная мысль терзала её: она отдалась мужчине под сенью отчего дома, как бы предки не прогневались – у гатаитов, к которым принадлежал род её отца, добрачное целомудрие дочерей считалось обязательным. Бере ближе оказались традиции северных племён, к которым она принадлежала по материнской линии. О них в этом доме не говорилось, ведь по законам севера женщине следовало пожить с мужчиной, чтобы понять, достоин ли он стать спутником её жизни.