Социофоб - стр. 3
– Валя, а как дела в школе? Какие тебе предметы нравятся? – не успокаивалась бабушка, рассчитывая, что я все-таки заговорю. Бабушка! Я не могу назвать, сколько мне лет! Не могу описать красоту леса, его невероятную первозданную силу, а ты меня спрашиваешь о школе? Что я должен сказать? «Мне нравится математика – наука, которая лежит в фундаменте всего сущего во вселенной?».
– Физура, – сказал я, смотря на таракана, который уже совсем обнаглели, не стесняясь, в отличие от меня, полностью вылез из щели и направился в сторону стола.
– Физкультура? – переспросила бабушка. Физкультура! Физкультура! Зачем меня переспрашивать?! Ты же слышала, старая женщина! Таракан подполз к ножке стола и полез на стол. Я не стал отвечать бабушке и, еле заметно, кивнул головой.
– А какие любимые упражнения? – не успокаивалась ведьма. Надо срочно было что-то придумать. Надо было отвлечь их внимание на что-то другое.
– Тараканище! – ничего лучше я не придумал и показал на таракана, который уже был на столе и сидел в тарелке с помидорами и огурцами. В это время на кухню зашел папа, у которого в руках была большая тарелка с копченой рыбой, которую он только что приготовил во дворе, на костре.
Все посмотрели туда, куда я показывал пальцем. Лена, городской житель, видимо, никогда не видела это милое усатое создание. «Уиииииии!», «Аааааааааа!», – кричала она от радости. Потом вскочила на табуретку и продолжила радоваться. Папа, неожидая такой радости от девочки, потерял координацию и выронил тарелку из рук. Часть рыбы попала на бабушку. Бабушка заохала. Стас, которого все это время не было видно, неожиданно откуда-то возник и накинулся на бабушку, пытаясь ухватить рыбку покрупнее, но промахнулся. Он вонзился когтями в лицо моей любимой старушки. Та начала говорить слова, которые мне нельзя слышать, и я собрался идти за редькой.
– Сидеть! – порекомендовала мне мама остаться на месте. – Ремень! – обратилась она уже к папе, и папа шел показывать мне могучую силу терпения.
Наконец, все это заканчивалось, и я уходил в свою комнату, оставался наедине с Пушиком, моим верным другом. С Пушиком не надо было стесняться, краснеть, говорить то, что я не хочу говорить. Можно было быть таким, какой я есть. Мы с Пушиком жили в своем мире, который нам нравился. В мире, где нет редьки, Васи, деда Вани с его женой, папы с ремнем, этой противной Лены и вечно достающей бабушки. Моя комната – это мой настоящий мир, где я мог быть кем угодно.
Я постоял некоторое время у кровати, не став садиться, подождал, когда немного пройдет попа.
– Ну, ты чего друг? Растерялся? – спросил меня Пушик.
– Не в этом дело. Я просто не понимаю этих людей. Зачем они спрашивают то, что и так известно? Зачем бабушке знать, какой мне в школе предмет нравится? Мне восемь лет, мне никакой предмет не может нравиться. Мне нравится моя комната и когда я один, – ответил я, потирая попу.
– Кхе-кхе, – напомнил о себе Пушик.
– Ой, прости. Мне нравится моя комната, и когда мы с тобой остаемся одни, – попа немного прошла и, я сел на кровать.
Наверное, стоит рассказать о комнате: она была небольшой, в ней помещалась одна кровать, маленький стол, за которым я делал уроки, и стул. Старое окно выходила на поле, за которым был виден сосновый лес. Занавесок на окне не было, и когда летом всходило солнце, то освещало всю комнату, от чего я обычно просыпался. Я просил маму повесить мне занавески, но мама говорила: «Зачем тебе занавески, если у тебя окна с тыльной стороны?». Я несколько дней ходил и думал, что такое «тыльная». Сходил в школьную библиотеку, нашел словарь русского языка и прочитал: «