Социофоб - стр. 2
Баба Нюра, жена деда Вани, в отличие от своего мужа, меня никак не называла. «Эй ты! Дай списать!»,– обращалась она ко мне. Со временем это словосочетаниеначало сливаться в одно слово, и у нее получалось: «Эйтыписать!». Мама, которая была у нас учителем русского языка, а еще математики, рисования, пения, а в старших классах вела химию, биологию, физику, думала, что баба Нюра отпрашивает меня в туалет, поднимала меня со своего места и отправляла. Так, за один урок я мог сходить несколько раз. «Писюн», – называл меня дедушка Ваня. Вася при этом пыталась изобразить то, что имел в виду дед. Баба Нюра, воспользовавшись моментом, брала у меня тетрадку и пыталась чего-нибудь переписать. Пушик, сочувствуя, шел со мной.
Яв силу своего стеснения не мог сопротивляться ничему из вышеописанного. Стеснялся я везде и всех, и никак не мог себя перебороть. Бабушка, когда к нам приезжала, то думала, что я не умею говорить. «Он у вас говорит?» – спрашивала она маму. Мама, говорила мне, чтобы я что-нибудь рассказал бабушке. Но я, вспоминая, как бабушка достает свою челюсть, и кладет в чашку, которая когда то была моей, терял дар речи и краснел. Да и вообще, когда тебя просят что-то сказать, но не говорят о чем и что, то сложно сообразить.
– Ну! Расскажи, как с папой в лес сходил, – помогламне мама. Но что я мог сказать: «шли, шли и пришли, и вот он, лес». Кому это интересно? Насколько интересно слушать, как я переставляю ногами, догоняя папу, который, чем мы дольше шли, тем дальше он от меня отдалялся.
– Валя, не молчи, поговори с бабушкой! Что интересного было в лесу? – наседала на меня бабушка. «Что там может быть интересного?!», – я попытался подобрать слова, чтобы рассказать о лесе. Лес – это лес и все. Зачем этой старой женщине знать о лесе? Мой папа всегда говорил, что «теща, как будто в лесу выросла», мама говорила недопустимые для меня слова, я шел за редькой. Если бабушка действительно выросла в лесу, зачем ей слушать о нем? Чем дольше я думал, тем больше краснел, и сидел, опустив глаза вниз, чувствуя, как под мышками появляется жидкость, от чего на рубашке образовываются сырые пятна. Может, я и мог бы рассказать, но часто при подобных разговорах присутствовала моя двоюродная сестра – Лена, которая приезжала вместе с бабушкой, я ее очень стеснялся и робел, не знаю почему. Она была на два года старше меня: вся такая пафосная, наглая, смазливая, вся такая милая, аж противно. При ней о лесе было говорить не возможно! Она смотрела на мои потные подмышки, на мое красное лицо и смеялась. Нафиг вам всем сдался этот лес?!
– А тебе, сколько лет? – добивала меня Лена. – В твоем возрасте, Валентин, уже умеют говорить? – не успокаивалась эта дрянь. – А ты еще писаешься в кровать? – я от стыда почти терял сознание.
– Может, лес папа писать, – наконец выдавил я из себя набор слов, – восемьдесят… то есть… восемьдесят, я хотел сказать восемьсот… лет мне, – уточнил я свой возраст.
– Восемь лет ему, – помогла мама мне с числами. Все-таки она учитель математики. Мне очень хотелось уйти к себе в комнату и поделиться всем с Пушиком, но было нельзя. Бабушка с Леной приезжали к нам в гости не так часто, и надо мне было оставаться на кухне и ждать, когда папа приготовит праздничный ужин. И все сидели, и смотрели на меня, и все чего-то спрашивали и спрашивали. Я что тут самый умный? Почему меня пытают? Пожалуйста, не смотрите на меня! Я, не поднимая голову, смотрел на пол и краснел и краснел. Интересно, до какого состояния человек может краснеть? А, можно покраснеть до такого состояния, что цвет кожи измениться навсегда. Из щели, между половиц, показалась чья-то головка – это был маленький таракан. Вначале появились его усы, а следом и голова.