Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - стр. 2
Скорятин спрятал конверт с приглашениями в боковой карман, решив спуститься к Алисе сразу после планерки. В предчувствии близкого свидания тело затомилось, а пожилые гормоны взволновали сердце несоразмерными желаниями: не зря же Гене раз в три месяца в Центре мужского здоровья вкалывали молодильный тестостерон. Скоро снова идти на инъекцию: шарик-то сдувается. Такая вот романтическая химия…
Он тяжело уселся в кожаное кресло «босс» и, чтобы отвлечься, взял со стола свежий номер журнала «Денди-ревю». Ну охломоны! На глянцевой обложке был изображен президент в виде Карабаса Барабаса с пышной накладной бородой. В кулаке гарант сжимал плетку с тремя хвостами, на которых алели слова: «Цензура», «Политзаключенные», «Нечестные выборы». К пальцам другой руки были привязаны нити, на которых корчились неприятные марионетки, карикатурно похожие на лидеров парламентских партий. А сбоку, на дереве, сидел бесстрашный Буратино, означавший, надо полагать, внесистемную оппозицию, и, приставив растопыренные пальцы к шнобелю, деревянный человечек дерзко дразнил разгневанного всероссийского кукловода, одетого для вящей узнаваемости в пижаму дзюдоиста.
«Вот черти, ничего не боятся!» – покачал головой главный редактор и щелкнул пальцем по рыжему замшевому носу песцового снеговичка, стоявшего на столе рядом с монитором.
Потянувшись до болезненного хруста в суставах, он взялся за почту, разобранную секретаршей: письма были вынуты из конвертов и прикреплены к ним степлером, чтобы не перепутались и не потерялись. Когда-то давным-давно больше всего на свете журналисты боялись попасть под страшное постановление ЦК КПСС «О работе с письмами трудящихся»: за не отправленный вовремя ответ ничтожному жалобщику можно было схлопотать выговор и даже вылететь с работы. Нынче хоть все письма, не читая, сваливай в мусор или сжигай – никто даже не заметит, всем на все наплевать. Прежде начальство все-таки интересовалось: о чем там, внизу, попискивает прижатый тоталитаризмом народец? Пресса была чем-то вроде смотрового окошечка в камеру заключенного. Теперь никому ничего не надо, кроме денег, теперь, блин, демократия: не нравится власть – не выбирай. Она сама себя выберет. На то и урны. Поэтому начальству пресса почти разнадобилась – держат так, для приличия, чтобы народ читать не разучился и западные умники на переговорах не доставали: «Где у вас свобода слова, где?» В Караганде…
Однако Геннадий Павлович сохранил старый советский обычай начинать рабочий день с редакционной почты, читал, писал резолюции, направлял в отделы, хотя знал наперед: если сотрудники и ответят авторам, то с тем вежливым хамством, от которого у людей там, на земле, зреет классовое бешенство. Прежде под возмущенные письма трудящихся в каждом номере отводили целую полосу – шестую. А теперь? Ничего. Пшик. И сделать с этим ничего нельзя. Время такое…
Память о том, что и сам он по молодости поучаствовал в сотворении нынешнего несуразного мира, жила в его душе подобно давнему постыдному, но незабываемо яркому блуду. Скорятин вспомнил, как вместе с Мариной, семилетним Борькой и трехлетней Викой стоял в 1991-м в живом кольце, заслоняя Белый дом, сжимая в руке бутылку с вонючим «коктейлем Молотова» и готовясь к подвигу. Но танки тогда не приехали…