Снова выплыли годы из детства… - стр. 19
– Я хотел ее лизнуть, – плакал Горик. – Только лизнуть.
Но я знала, что он хотел ее поцеловать, потому и губы прилипли.
И еще помню розовые столбы дыма над трубами… Как-то я утром вышла во двор и замерла: за воротами в голубом небе стояли над соседними домами прямые, как стрелы, розовые столбы дыма. Это было потрясающе красиво. Строй розовых столбов дыма, прямо уходящих в небо, и запах горящих поленьев в печках – одно из самых сильных впечатлений за всю зиму.
Нет, было еще одно. Осенью мама стала работать в школьной библиотеке. Тетя Леля вела хозяйство. Помню разговор тети с мамой: можно ли нас с Гориком по случаю праздника Октябрьской революции отвести на утренник в школу, где работала мама? Я молча стояла рядом, а они, не замечая меня, разговаривали. Бабушка была за то, чтобы мы пошли на праздник, но мама и тетя Леля сомневались. Помню, что, как всегда, разговор закончила тетя Леля: «Нет, Вера, скажут, что привела детей врагов народа. Ты можешь лишиться места».
Праздник мне представлялся почему-то коричневым, в дверях толпятся дети, большой зал… Нет, я не могла представить праздник и не очень хотела туда. В школу пошла Татка и принесла оттуда несколько булочек.
Булочки были темно-желтыми или, скорее, светло-коричневыми, с хребтом поверху.
Бабушка, которая хозяйством никогда не занималась, очень оживилась, сказала, что их надо обязательно подогреть, что это «французские булочки». «Нет, городские», – сказала Татка. Был даже спор: надо ли подогревать? Ведь могут сгореть, обуглиться. Но бабушка стояла на своем. И вот мы, окружив Татку и бабушку, которые почему-то вспоминаются то ли сидящими на корточках, то ли стоящими на коленях, как-то разогревали эти булочки. Тетя Леля стояла за их спинами. Наблюдала. «Самое вкусное – это горбушка и гребешок», – говорила бабушка. Нам с Гориком досталось только по маленькому кусочку середины. Запах подгоревшей булочки и вкусный белый мякиш я помню до сих пор.
Вовка не спал по ночам. Тетя Леля отвела нам большую комнату с лисицей и ломберным столом, предварительно все куда-то убрав. Вечером она плотно закрывала дверь в свою комнату, где спала вместе с Таткой и Гориком. А мама ходила ночи напролет с Вовкой на руках. Иногда бабушка сменяла маму.
Что еще запомнилось из той такой длинной зимы 38–39 годов?
Елка. Огромная елка, украшенная до этого не виданными мной игрушками. У тети Лели осталось много старинных игрушек – там была девочка в кружевном капоре, в колясочке, стеклянный чертик с завитым хвостом, большой Дед Мороз, много-много шаров и бус. Я даже осмелилась надеть одни из них на шею, но продолжалось это счастье недолго: мама и тетя Леля боялись, что я разобью бусы и поранюсь. И с меня их сняли.
Нам с Гориком разрешили развешивать внизу елки картонаж. Сейчас, кажется, такого слова нет. Это из картона вырезанные раскрашенные зверюшки. Они висели по низу елки, а ее верх украшал огромный блестящий шпиль, перевитый красной лентой. Посередине была красная блестящая впадина.
Молчаливая, очень похудевшая мама с Вовкой на руках наблюдала, как мы с Гориком, ползая по полу, развешивали по низу елки картонаж.
– А у нас на елке была красная звезда вместо шпиля, – сказала мама.
В это время или чуть позже моей тете Леле сделали предложение стать штатным сотрудником НКВД.