Смеющийся хрусталь небосвода - стр. 31
– Однажды я уеду в какую-нибудь глухую местность, где дома на таком расстоянии друг от друга, что соседи даже не знакомы, – задумчиво произнесла Соня. Она стояла перед окном кухни, опершись локтями о подоконник и наблюдая непрерывный поток движущихся по кольцу площади машин.
Иван Феликсович подошел к ней и обнял гибкий девичий стан, прижавшись сзади и зарывшись лицом в благоухающий плющ длинных волос.
– А я типичный представитель городской фауны. Не могу без шума и суеты большого города, да и к удобствам привык, – старость, наверное, пришла. Но, надеюсь, ты будешь навещать меня иногда с лукошком лесной земляники, аромат которой ты источаешь, – он шутливо потерся своей щекой о ее, словно кот, проявляющий высшую степень доверия своему хозяину.
Он вновь ощутил бархат девичьих губ на своих, бешеной волной накатил новый прилив возбуждения, приправленный зеленовато-красными огоньками за окном. Руки уже привычно расстегнули, скинули на пол мешавшую одежду, и целый мир сузился до размеров двух маленьких фигурок на фоне ярко горящего белым бельмом ока девятиэтажного дома. Страсть мелкими пузырьками растворялась в пульсирующих кровяных потоках, достигала каждой клетки разгоряченных от слаженных движений тел, остановить которые не смогла бы никакая сила в мире.
– В Санкт-Петербурге ведь не бывает осени, правда? – невинно спросила Соня, подбирая с пола свои вещи, когда все закончилось.
– Нет, здесь всегда весна, – едва отдышавшись подыграл ей Иван Феликсович, а сам подумал про себя: «А ты, и правда, непростая девочка».
Он вновь любовался ее изящными формами, пока она неторопливо, на показ, одевалась. Она знала, что производит впечатление и сполна пользовалась этим. Как известно, молодость, как более сильный химический элемент, отдает частицу себя элементу слабому, который от этого расцветает во всех смыслах. Иван Феликсович, хоть и устал физически за этот вечер, чувствовал необычайный прилив сил. Он и так не ощущал своих лет, но сегодня смотрел на себя как на школьника.
Он собирался вызвать Соне такси, но та заартачилась, заявив, что это вызовет подозрения, если кто-нибудь увидит, поэтому решено было прогуляться до метро. Иван Феликсович и Соня, обнявшись, намеренно сделали получасовой крюк, хотя до метро было рукой подать. На светофорах, злобно стрелявших красным глазом в томившуюся от нетерпения толпу, они с упоением целовались, не замечая ни косых взглядов раздосадованных одиноких дам за тридцать, ни, брызгающих в ночь пестрыми выпуклыми бортами, проносящихся мимо автомобилей.
Вернувшись домой, Иван Феликсович бросился уничтожать следы ее пребывания и реализованных эмоций. Он придирчиво осмотрел результаты работы, сам себя похвалил, после чего налил кофе, сел на кухонный табурет и, глядя в то же окно, стал выжидать время до встречи с женой. В голове беспрерывно, как зацикленные, крутились кадры событий последних дней. Самые возбуждающие моменты мозг воспроизводил в виде стоп-кадров, выуживая, для пущей реалистичности, из глубин памяти волнительные ароматы и пробегающие волнительной судорогой от макушки до пальцев ног волшебные образы. Он предчувствовал, что произошедшее поглотит кипящей молочной пеной всего его, станет воспалять его воображение даже во время разговоров с Верой, коллегами, друзьями. Он, правда, давно освоил способность поддерживать беседу, решать задачи, при этом мысленно укрывшись звездным небом на берегу буйного океана. Эта способность не раз избавляла его от смертной скуки на рабочих внутренних собраниях, которые он терпеть не мог за их бессмысленность и пустословие: суть часовых совещаний легко укладывалась, за редчайшим исключением, в пятнадцати-двадцати минутах. Про себя Иван Феликсович называл коллег, прожигающих рабочее время, а на деле жизнь, «квакерами». Конечно, к религиозному течению это не имело никакого отношения, но непрерывно, пространно и с удовольствием «квакающие» о несущественном сотрудники компании раздражали, и мечтал, что не раз помогало в минуты отчаяния или легкой грусти.