Смерть в салоне восковых фигур - стр. 12
Лавочка Зрякина находилась на улице Фабрикантской, по соседству с Красной. Маленькая, втиснутая между кирпичными домами-красавцами, она производила впечатление дровяного сарая. И было совсем непонятно, как она здесь оказалась и, главное, как её до сих пор терпят. Почему не снесут?
Сначала Фома Фомич бегло осмотрел лавку снаружи, потом толкнул дверь и вошёл внутрь. Полумрак. Покупателей нет. Остро и удушливо пахло свежевыделанной кожей. За прилавком стоял человек в сыромятном фартуке и взвешивал на рычажном безмене сапожные гвоздики, а затем рассыпал их в бумажные кульки.
– Здравствуйте! – коснувшись рукой шляпы, проговорил фон Шпинне.
– Доброго здоровья! – ответил стоящий за прилавком мужчина, широколицый, с мясистым угреватым носом и маленькими, точно пуговки, настороженными глазками.
– Как мне увидеть Тимофея Зрякина? – спросил, глядя в эти пуговки, Фома Фомич.
– А зачем он вам? – человек перестал взвешивать гвоздики, пуговки совсем исчезли в прищуре.
– Поговорить нужно.
– О чём?
– Может, ты мне, братец, скажешь, где он, а я уж ему самому доложу, о чём хочу поговорить.
За прилавком стоял сам Зрякин, Фома Фомич это знал, так как Прохор показал ему лавочника вчера вечером. Однако начальник сыскной не подавал вида, что это ему известно.
Насторожённость в глазах Зрякина превратилась в подозрительность. Он молча смотрел на вошедшего, который мало чем походил на хозяина сапожников, а на сапожника тем более.
– Что молчишь, забыл, как тебя зовут? – спросил фон Шпинне, нарушая тягостную тишину унылого, дурно пахнущего места.
– Нет, помню…
– Ну и?
Снова молчание и каменное выражение лица.
– Хорошо! – кивнул Фома Фомич. – Начнём с меня, я – полковник фон Шпинне, начальник сыскной полиции, а теперь ты скажи!
– А я, это… Иван Иванов!
– Правда? – рассмеялся Фома Фомич, он даже был несколько озадачен подобным поведением.
– Правда! – Глаза-пуговки не моргали, глядели точно нарисованные.
Полковник выглянул из лавки и поманил кого-то пальцем. В дверь протиснулись два дюжих молодца. Начальник сыскной взял их с собой намеренно. Прохор рассказывал: «Зрякин – человек буйный, и чего от него можно ожидать – неизвестно».
– Так, ребята, хватайте этого и в сыскную!
– За что? – снимая через голову фартук, закричал Иванов-Зрякин.
– А разве не за что?
– Не за что, я не разбойник!
– Вот мы там и разберёмся, кто ты такой, Иван Иванов! Везите его – и сразу в подвал, пусть посидит.
Мелкого лавочника отвезли в сыскную и, как велел начальник, посадили в камеру. Вытащили оттуда только под вечер. Ввели в кабинет Фомы Фомича и усадили на стул.
– Теперь вспомнил, как тебя зовут? – Фон Шпинне сидел за столом и с плохо скрытой неприязнью смотрел на Зрякина.
– Иван Иванов!
– Да! – тяжело вздохнул Фома Фомич и развёл руками. – Одно из двух: ты либо дурак, притом полный, либо не понимаешь, куда попал.
Начальник сыскной провозился с лавочником больше часа, пытаясь правдами и неправдами заставить того назвать своё настоящее имя. Однако Зрякин продолжал твердить, что он – Иванов Иван.
Его упрямство было сродни упрямству гимназиста, который понял, что его поймали на вранье, но продолжал упорствовать. У Фомы Фомича даже возникли сомнения относительно душевного здравия Зрякина. Может быть, человек не в себе и не понимает, чего от него хотят? Однако опыт подсказывал начальнику сыскной, что лавочник, скорее всего, в своём уме, а упрямится с умыслом, что его примут за дурачка и отпустят на все четыре стороны. Тогда Фома Фомич решил перехитрить хитрого. Он вызвал Кочкина и сказал следующее: