Смерть в изумрудных глазах - стр. 10
– Всегда кажется: счастье – оно там, за морем, – вздыхала тетя.
А я возражала:
– От себя не уплывешь. Даже на самом красивом корабле.
…Конференция у нас начиналась с понедельника, коллеги вылетали из Москвы ранним рейсом, чтобы к десяти попасть на открытие. Но в Сухуме аэропорт на реконструкции, поэтому я взяла себе билет на поезд, в плацкартный вагон.
– И во сколько ты в Сочи будешь? – спросила тетя.
– По расписанию в 6:02.
– Ну хорошо. Успеешь хоть в гостинице с дороги отдохнуть.
– Не, там заселение с двух. Так что на море пойду.
Родственница осуждающе покачала головой:
– С чемоданом?
– В камеру хранения его кину.
– А на конференцию в сарафанчике явишься?
– Ну переоденусь где-нибудь в туалете. У меня платье немнущееся.
– Ох, Проська, почему ты себя так не любишь?
– Да при чем здесь – люблю, не люблю? Не я ведь придумала, что в гостиницах расчетный час днем. Коллеги тоже с чемоданами на конференцию поедут, там в гардеробе, сказали, можно вещи оставить.
Тетя поджала губы. А вечером, когда я вернулась из очередной отдаленной аптеки (единственной, где продавалось нужное ей лекарство), хитро сказала:
– Не разувайся. Тебе еще в железнодорожную кассу надо сбегать.
– Зачем?
– Билет свой сдашь. Я тебе другой вариант нашла, как до Сочи добраться.
Тетя несколько раз говорила, что у нее вполне приличная пенсия, и пыталась подкидывать мне деньжат (разумеется, я гневно ее поползновения отвергала). Сейчас тоже сказала твердо:
– Не поеду я в Сочи на такси. Тем более за ваши деньги.
– Дурында! – усмехнулась она. – Таксисты у нас – одни горцы безбашенные, будто я тебя сама отпущу с ними по перевалам! На корабле поплывешь.
– На корабле?!
– Да. «Князь Владимир». Отправление в одиннадцать вечера, посадка до девяти. Шведский ужин, танцульки. Утром завтрак. С шампанским, прошу заметить. В Сочи будешь в девять. Сразу и пойдешь на свою конференцию.
– Вы с ума сошли, – пробормотала я.
– Так врач и сказал, что у меня деменция в начальной стадии. Разве не помнишь? – хитро ухмыльнулась. – Ничего не поделаешь. Билет невозвратный. На «люкс», правда, мне не хватило. Но внутреннюю каюту для любимой племянницы позволить смогла. Хватит, Просенька, все для других и для других. Проживи хотя бы одну ночь – для себя лично.
Младшая сестра всегда умела наколбасить.
И без нее тошно: вся школа на ушах, в вестибюле Олин портрет, рядом завал цветов и мягких игрушек. А тут малявка ей кается: она, оказывается, известному журналисту Полуянову написала. В Москву. И тот не только ответил, но почти немедленно в командировку сорвался. Сейчас в Мурманске.
Старшая потребовала предъявить переписку, прочитала, схватилась за голову:
– Овца безмозглая! Ты что творишь?
– А чего? Я всю правду написала.
Сестра вздохнула.
Олю она знала: та иногда заходила к ним в гости. И про ее конфликт с Машей Глушенко тоже была в курсе. Даже предлагала – на правах старшей – урегулировать. Мелкота – она ведь только с себе подобными наглеет. А подойди к обидчице пара одиннадцатиклассников – мигом притухнет.
Однако Можаева помощь не приняла:
– Чего какашку трогать? Только завоняет еще больше. Так мой папа говорит.
– Но сколько можно терпеть? – вмешалась младшенькая. – Я сегодня слышала: Машка мальчишек подговаривала, чтобы они Оле в сменку пописали!