Смерть президента - стр. 30

Его надежные соратники сидели в первом ряду с блокнотами, чтобы тут же записать все указания, чтобы ничего не упустить, чтобы тут же броситься выполнять. Прошло совсем немного времени, минут десять-пятнадцать, и оцепеневшие от напряжения подчиненные с облегчением почувствовали, что могут наконец перевести дух – все заметили, что глаза у Цернцица начали стекленеть, их явно повело к переносице, взгляды левого и правого глаза пересеклись, как прожектора в ночном небе. Тело Цернцица напряглось, и в гробовой тишине послышался сдавленный стон, просочившийся сквозь сжатые зубы. Все деликатно опустили головы и принялись что-то старательно записывать в свои роскошные блокноты. И при этом почти незаметно коснулись друг друга локотками, как бы обменялись впечатлениями – дескать, понимаем, дескать, сами живые люди. А подняли головы, когда Цернциц уже вытирал лоб белоснежным платочком.

– Итак, – произнес Цернциц с тяжким выдохом. – Итак... Сегодня мы должны предстать перед нашими гостями, перед всей этой городской шелупонью в наилучшем виде. Все, что они увидят здесь, все, что они съедят, выпьют, почувствуют, должно не просто им понравиться, они обязаны обалдеть... Слушаю предложения. Люцискин... Давай ты, у тебя всегда в голове черт знает что творится. Настал твой час, Люцискин!

– А почему я? – С места поднялся грузный и бесформенный первый зам Цернцица.

– Не тяни.

– Ну что ж... Пусть так, – просипел Люцискин таким тонким голосом, будто струя воздуха с трудом протискивалась сквозь его голосовые щели. – Если вы, Иван Иванович, возьмете на себя труд провести наиболее уважаемых гостей по нашим владениям... К ним не скоро вернется дар речи. Компьютеры, сейфы, автоматика, связь. Предложите им поговорить с заокеанским президентом, с тевтонским канцлером, Жаком-Шмаком...

– Понял. Дальше, – Цернциц записал несколько слов в блокнот.

– Я вот еще что подумал... – Люцискин помялся, посмотрел на Цернцица и тут же стыдливо опустил глаза, словно бы не в силах преодолеть совестливость.

– Ну, скажи уже наконец, что ты такое подумал, что заставляет тебя краснеть при людях?

– Я подумал, что можно было бы одному-второму позволить... Остальные просто захлебнутся от зависти и ущербности, просто захлебнутся, твари поганые! – Глаза Люцискина при этом сверкнули зло и даже свирепо, из чего можно было заключить, что как раз он-то и окажется среди завистников и ущемленцев.

– А позволить-то им что? – Цернциц начал терять терпение.

– Ну, это... Недолго посидеть в вашем кресле... В котором вы сейчас восседаете, Иван Иванович. – Люцискин залился румянцем пуще прежнего.

– Посидят, и что?

– Ну, это... Со всеми вытекающими последствиями.

– Вытекающими?

– Последствиями.

– Ничего не понимаю. – Цернциц беспомощно посмотрел на участников совещания, но все тоже стыдливо опустили глаза.

– Я имею в виду по полной программе, – продолжал Люцискин. – По полной программе обслуживания... Я имею в виду...

И только тогда Цернциц понял, на что намекал бесформенный от обилия тела Люцискин. А поняв, заглянул под стол, чтобы убедиться, что мерцающие глаза смуглой красавицы, как и прежде, полны любви и обожания, запретной любви и порочного обожания.

– Чтобы хоть один человек... На короткое время... Мог ощутить величие... И прочие удобства... – продолжал Люцискин.