Смерть от любви (сборник) - стр. 25
– А солнышко играло на восходе? – не унималась Машутка.
– В покое подымалось.
– Верно. В эту Троицу оно стало степеннее, а в прошлую, Якушка баит, разными лентами полыхало и вертелось.
– Пошли, что ли, к утрене опоздаем. – Дёжка взяла Машутку за руку, хотя та была её на полголовы выше. – Эх, была не была!
Переполошив поляну своим тонким весёлым визгом, обе девочки кубарем подлетели к берёзе и обняли её белоснежный с редкими проталинами черноты стройный ствол с двух сторон, пооглядывались.
– Тихо, Машутка, – скомандовала Дёжка, и обе они затаили дыхание. Кругом все так же мирно, только высоко в небе кружила под облаками какая-то птица.
– Никак ворон кружит, – прошептала Дежка.
– Какой ворон – коршун!
– Нет, ворон, не спорь, я его еще с околицы приметила.
– Должно, Орешка-разбойник с постоялых дворов рядом ходит.
– Чур тебя, Машутка, беду накличешь, какой еще Орех?
– Рыжий такой, огромадный. О нем вчерась маменька сказывала, будто выходит он на шлях в темные ночи и грабит мужиков. Лицо все закутано, да узнают его по огромному росту – уж как ни прячь морду, а у нас таких ни одного в округе нету.
– Чего бы ему поутру-то здесь быть?
– Так, а кто ж его знает, праздник, народу много едет, вот и не сидится, небось, в берлоге. Раз в лесочке, где Крюковский Верх, нашли убитого купца, маменька говорит, что все уверены, что это дело Орешкиных рук. И с той поры мужики в город в одиночку не ездят, а сбираются обозами.
– А ворон причём?
– Не ворон, а коршун-стервятник, он ученый, он Орешке служит, на след наводит.
– Какой след?
– Кто заблудится если или от своих отбился.
– Ой, Машутка, мне что-то шибко страшно сделалось, побегли домой.
– А кумиться как же?
– Ой, верно! Так давай быстрей! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. – Дежка истово перекрестилась, старательно, широким знамением, и достала с груди серебряный крестик. – Целуй скорее! Буду тебе верной кумой.
Машутка бережно взяла на ладошку маленький крестик на суровой ниточке, нагнула к нему свое круглое и сразу ставшее серьезным личико и тихонько поцеловала трижды.
– И я тебе, Дежка, буду век верна, – со слезами на глазах проговорила Машутка, – потому тебя лучше во всем Винникове никого нету! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. – И Машутка в свою очередь достала из-за пазухи деревянный крест на розовой ленточке.
Дежка торопливо поцеловала протянутый крест, затем обняла Машутку, они трижды по-русски поцеловались и так, обнявшись стоя, замерли.
Ласковый шелест прошелся по молодой яркой зелени березовых веток, с которых, плавно раскачиваясь на легком ветру, с любопытством поглядывали на юных подружек лесные птицы…
С полными охапками цветов, еще мокрых от росы, с березовыми ветками на головах, Дежка и Машутка торопились домой, чуть не вприпрыжку семеня вдоль поскотины вверх от ручья. В это время ударил соборный колокол на колокольне Троицкой церкви, его державный звук важно и плавно наполнил окрестность, а девочки, застывшие было на миг, не сговариваясь, пустились еще быстрее.
Праздничный благовест заставил очнуться и рыжего разбойника Орешку, ночевавшего в прошлогоднем шалаше за гумном. Застясь от яркого солнца, бьющего с открытого поля прямо в заспанное, заплывшее с тяжкого похмелья лицо, он встает, шатаясь, у входа в свое недолгое пристанище, стараясь сообразить свою вчерашнюю жизнь и нынешние сны с днем настоящим, поводит, как мерин, толстыми губами, шумно дышит, потягивается и громко и серьезно зевает, отчего за ближним огородом заливается неистовым лаем кобель на цепи.