Слово Ветра - стр. 36
Наверно, поэтому врачи принимают решение вправлять вывих под наркозом. Спасительная темнота, без мыслей и боли, поглощает мгновенно. Я перестаю чувствовать, слышать, ориентироваться в пространстве. А потом и вовсе отключаюсь.
Прихожу в себя в общей палате с такими же несчастными, как и сама. В нос бьёт запах лекарств и больничных харчей. Вместо привычной одежды на мне нечто ситцевое и безразмерное, за рисунком в горошек скрывающее бесконечные бинты. Правая рука словно онемела от тугой повязки. На удивление, плечо почти не болит. Чего нельзя сказать о налитой чугунной тяжестью голове.
— Проснулась? Вот и замечательно!
В двух шагах от себя замечаю поджарую старушку в потёртом фланелевом халате и с загипсованной рукой.
— А то так стонала, словно тебя локомотив переехал, – бабулька улыбается, сверкая позолотой вместо зубов.
— Молодёжь! – вторит пенсионерке не менее скрипучий голос откуда-то из угла. — Изнеженные все стали. Чуть что, сразу в обморок падают и трагедию раздувают. Вот что ты битых три часа тут орала, а девка?
— Ладно тебе, Петровна. Вспомни, как сама-то стонала на все отделение! — отмахивается старушка от недовольного бурчания соседки и подходит ближе ко мне. — Ну как ты, деточка? Сильно болит?
— Нет, — признаюсь честно, а сама пытаюсь собраться с мыслями. Правда, те скачут в разные стороны словно блохи.
Звонок мамы, папа, тачка Ветрова, авария… Это всё с новой силой будоражит душу, но тут же меркнет, стоит мне вспомнить о Руське.
— Со мной девочка была. Дочка. Где она? — позабыв про перевязанное плечо, вскакиваю с кровати и едва не падаю на пол, потеряв равновесие. Я по привычке пытаюсь ухватиться за спинку кровати, но рука намертво привязана к телу.
— Ишь ты, прыткая какая! — качает седовласой головой старушка, морщинистой ладонью здоровой руки удерживая меня от падения. – Одну тебя привезли. Но если что, спроси у Семёна Валерьяныча, нашего врача, или на посту у сестричек.
Благодарно киваю и, путаясь в полах безразмерной больничной сорочки, выбегаю в коридор. Пока ищу ординаторскую, краем глаза отмечаю, что за окном порядком стемнело. От мысли, что я забыла про Маруську, становится дурно, а ещё страшно, до холодного пота по спине страшно, что с малышкой что-нибудь случилось. Я судорожно перебираю в голове всевозможные варианты, но ни один не радует. Не знаю, где искать девочку, и ненавижу себя за слабость: я подвела кроху, Влада, отца, мать…
В какой-то дикой агонии врываюсь в ординаторскую и не могу сдержать слёз, заметив Марусю, мирно дремлющую на потёртом диване. Под головой малышки вместо подушки свёрнуты калачиком мои вещи, а поджатые к груди ножки укрыты флисовым пледом грязно-голубого цвета.
— Не буди её. Пусть поспит, — доносится смутно знакомый низкий голос. Я уже слышала его сегодня. Обернувшись, натыкаюсь взглядом на невысокого мужчину лет сорока пяти в белоснежном халате и с приветливой, хоть и усталой улыбкой на осунувшимся лице.
— Раз прибежала, значит, оклемалась немного? — доктор потирает шею и, не скрывая зевоты, встаёт из-за стола с противоположной от дивана стороны. — Ну чего молчишь? Испугалась за неё?
Киваю, шмыгая носом. Да и что тут скажешь? За эти несколько минут, пока бежала до ординаторской, я успела такого себе надумать, что до сих пор всё внутри дрожит.