Слон императора - стр. 28

– Навались! – снова прозвучала команда Редвальда.

Мы вернулись к прерванному занятию, и на сей раз я, перед тем как корабельщик вновь остановил нас, успел насчитать четыреста гребков. Мы снова прислушались. Теперь плеск доносился с нескольких направлений, но был немного тише.

– Навались! – опять прозвучала команда капитана.

Так мы гребли, пожалуй, часа три, останавливаясь и прислушиваясь через примерно равные промежутки времени. Стемнело, и в тумане теперь нельзя было разглядеть ни лопасти весла, ни даже воды за бортом. Мы всецело полагались на приказы Редвальда. В одну из пауз я услышал, как он велел кому-то из своих моряков встать к рулю. А потом по палубе прогрохотали деревянные башмаки корабельщика.

– Навались! – На сей раз голос Редвальда прозвучал с носа. Затем, примерно через каждые двадцать гребков, я слышал совсем близко равномерные всплески.

– Что делает капитан? – шепотом спросил я у своего сотоварища по веслу.

– Лот бросает, – прошипел он с таким сердитым видом, будто такой вопрос мог задать только совершенно безмозглый человек.

Я не понял, что и зачем бросал корабельщик, но не стал задавать новых вопросов и молча стоял, опершись на рукоять весла, пока вновь не прозвучал голос Редвальда. Он приказал всем прекратить грести, а кому-то из матросов – идти на нос и опустить якорь.

Я с великой радостью вытащил тяжелое весло и положил его на палубу. С носа донесся громкий всплеск – это, несомненно, ушел в воду якорь, – а потом зашуршал разматывающийся канат. Затопали ногами и загомонили крепившие его моряки.

На расстоянии вытянутой руки от меня вырисовалась в тумане нескладная фигура Редвальда.

– Ночевать будем здесь, – заявил он. – Тебе и твоим друзьям можно спуститься вниз и спать.

– Но когда же мы попадем в Каупанг? – спросил я.

– Уже прибыли, – равнодушно ответил корабельщик.

– Неужто? – удивленно буркнул я, тщетно попытавшись скрыть недоверие.

Редвальд гортанно хохотнул:

– Помнишь, что я говорил тебе, когда мы покидали Дорестад?

У меня в памяти тут же возникла картина нашего отправления, когда мы в быстро густевших сумерках плыли вниз по течению Рейна.

– Ты говорил что-то про уши, – вспомнил я.

– Совершенно верно, – кивнул корабельщик и, протиснувшись мимо меня, отправился куда-то по своим делам.

Я задержал дыхание и старательно прислушался. Корабль тихо стоял на якоре. Не было слышно ни поскрипывания мачты и снастей, ни даже журчания воды за бортами.

И тут в полной тишине из непроглядной тьмы донесся собачий лай.

Я проснулся, совершенно не отдохнув, с намертво одеревеневшей шеей и ноющими плечами. Поначалу я подумал, что в этом виновата моя жесткая подушка – седельная сумка, набитая серебром, – но, потянувшись и почувствовав боль во всем теле, я вспомнил часы, на протяжении которых ворочал весло. Издали доносились какие-то приглушенные звуки, а в открытый люк светило яркое солнце. Я неуверенно поднялся на ноги и побрел к подножью лестницы, ведущей на палубу. Хватаясь стертыми в кровь ладонями за перекладины и морщась от боли, я вылез наверх. Было тихое солнечное утро. Не слышно было ни дуновения ветерка. А туман исчез, будто его и не было.

Повернувшись в сторону носа, я захлопал глазами от изумления.

От того места, где мы стояли на якоре, можно было добросить камнем до берега. В непроглядном тумане Редвальд ухитрился точно ввести когг в укрытый от ветра широкий залив. Неудивительно, что команда столь безоговорочно верила в своего капитана!