Сломленная - стр. 6
«Энергия здесь ни при чем, – подумала я, прощаясь с ней, – я просто не могу не писать».
Зачем? И почему я настаивала на том, чтобы Филипп стал интеллектуалом, хотя Андре разрешил бы ему пойти другим путем? В детстве и юности книги спасали меня от отчаяния; я на собственном опыте убедилась в том, что культура – высшая ценность, и это убеждение осталось со мной навсегда.
Мари-Жанна хлопотала на кухне: готовила обед по заказанному меню, из любимых блюд Филиппа. Я проверила, все ли в порядке, почитала газеты, а потом минут сорок разгадывала сложный кроссворд. Порой я люблю поразмыслить над сеткой, где в белых клетках прячутся невидимые слова. Стоит мне пораскинуть мозгами, и они появляются, как будто я силой своего ума вырываю буквы из толщи бумаги.
Разгадав последнее слово, я выбрала из гардероба самое красивое платье – серо-розовое, с шарфом. Когда мне было пятьдесят, моя одежда казалась либо слишком унылой, либо слишком фривольной. Теперь я знаю, что следует носить в моем возрасте, и никогда не ошибаюсь. Но радости от этого не испытываю. Раньше я очень любила наряжаться, а теперь равнодушна к обновкам. Но собственная фигура мне нравилась. Однажды Филипп сказал мне: «А ты поправилась» (он, кажется, не заметил, что я вернулась к прежнему весу).
Я села на диету и купила весы. Никогда не думала, что когда-нибудь буду переживать из-за веса. Но сейчас самое время! Чем больше меняется мое тело, тем сильнее мое чувство ответственности за его состояние. Я должна заботиться о себе. Я воспринимаю уход за телом как скучную, но важную обязанность. Мое тело – как старый друг, который делил со мной печали и радости, а сейчас сильно изменился, но все так же нуждается в моей поддержке.
Андре принес бутылку шампанского «Мумм», которую я поставила охлаждаться, мы немного поболтали, а потом он позвонил матери. Он часто общается с ней. Она хорошая женщина и продолжает вести активный образ жизни, несмотря на свои восемьдесят четыре года. Она живет одна в своем доме в Вильнев-лез-Авиньон, и Андре немного волнуется за нее. Я слышала, как он смеялся в трубку, а потом разговаривал на повышенных тонах и возражал, но быстро умолк. Манетт любит поговорить.
– О чем вы говорили?
– Она все сильнее убеждается в том, что со дня на день пятьдесят миллионов китайцев перейдут границу России. Или сбросят куда-нибудь бомбу – чтобы был повод к мировой войне. Она обвиняет меня в том, что я на их стороне. Ее не переубедишь.
– Как она? Не скучает?
– Она всегда рада нас видеть, но понятие «скука» ей незнакомо.
Она школьная учительница с тремя детьми, наконец-то дождавшаяся пенсии. До сих пор радуется заслуженному отдыху. Мы говорили с ней обо всем, в том числе и о китайцах, о которых мы знаем не больше других. Андре открыл журнал. А я посмотрела на часы, и кажется, их стрелки остановились.
И вдруг вошел он. Я каждый раз удивляюсь тому, как он похож одновременно на меня и на Андре; наши черты прекрасно гармонируют в его лице. Он крепко обнял меня, радостно приветствуя, и я тесно прижалась щекой к мягкой фланелевой куртке. Я высвободилась, чтобы обнять Ирен; его подруга холодно улыбнулась мне, но ее щека, подставленная для поцелуя, оказалась на удивление мягкой и теплой. Ирен. Я вечно забываю о ней, хотя она не расстается с ним. Блондинка с серо-голубыми глазами, изящным и нежным ртом, острым подбородком; непропорционально широкий лоб говорит об упрямстве и еще о чем-то – не знаю, о чем именно. Я тут же отмахнулась от нее. Оставшись наедине с Филиппом, я погладила его по лбу – обычно я будила его так каждое утро.