Слёзы Шороша - стр. 24

Когда части будущего глобуса соединялись вместе, формируя нечто целое (старик называл это сырым глобусом), приходило время паука. За крошечное колечко на его брюшке Буштунц-младший насаживался на крючок указки, которую нужно было выдвинуть на максимальную длину и поднять, чтобы он оказался под потолком. В таком положении старик медленно выгуливал его по комнате. Вдруг паук начинал дрожать и шевелить конечностями. Здесь необходимо было остановиться и ждать. Буштунц-младший медленно, с остановками опускался вниз на специальной нити, хитроумным образом спрятанной внутри его брюшка. Порой ждать приходилось часами. Наконец паук замирал. В этом самом месте и следовало разместить сырой глобус на натянутых через комнату нитках так, чтобы он не мог скатиться или упасть. Когда место было зафиксировано, старик легко щёлкал Буштунца-младшего по «лбу», и он тут же поднимался к указке, вбирая нить в себя. В течение трёх недель глобус должен был дозревать. На первый глобус у Буштунца ушло семь с половиной месяцев. Но он не только очаровал старика – он превзошёл все ожидания его изощрённого ума.

Буштунц был поражён и не сразу поверил, что это не сон, когда однажды ночью очнулся и увидел своего первенца, доведённого средой обитания (пространством вокруг точки, которую выбрал Буштунц-младший) до своего завершения, точнее сказать, совершенства. Глобус будто парил по комнате в каком-то чудесном свете. Свет этот был невесомым, неосязаемым продолжением самого глобуса, его аурой. Он освещал глобус так, что это не мешало, а напротив, помогало рассматривать его. Кроме того, свет этот насыщал собой пространство вокруг. Буштунц той ночью больше так и не сомкнул глаз, любуясь жизнью глобуса, его живой реакцией на приход утра, на приход света солнца. Глобус словно сам был частью природы. Это проявлялось в гармонии двух свечений, которые, встречаясь, будто шептали друг другу: «Теперь мой черёд – отдохни». С приходом в дом света дня свет глобуса сходил на нет, он отдыхал до наступления сумерек. Буштунцу стало немного стыдно за мысль, которая, вопреки лиризму момента, пришла ему в голову, озарённую светом глобуса: «Ты привлечёшь двух ценителей: коллекционера глобусов и собирателя светильников».

Глобус был рукотворен: для его создания нужно было приложить руки, терпеливые, внимательные, которые не раз и не два споткнулись, прежде чем запомнили неверный шаг. Это было ремесло в лучшем смысле этого слова, настолько оно было необычно, тонко и изящно. Оно требовало страсти и в сердце, и в кончиках пальцев. В то же время в завершённом виде глобус являл собой нечто естественное, как бы усыновлённое естеством в виде пространства и времени и взращённое до своего совершеннолетия. На глобусе, как, к примеру, и на яйце птицы, невозможно было отыскать следов рукоделия, на нём не было ни единого соединительного шва (швы словно затянулись и рассосались), не было ни начала, ни конца (будто ни того, ни другого никогда не существовало и не должно было существовать). За три недели самостоятельной жизни, когда мастер уже не прикасался к нему, глобус приобрёл новые качества: невероятную прочность и особое свечение.

Дедушка повернул ключ и приоткрыл заветную дверь.

– Прошу, молодые люди.

Дэнни и Мэт посмотрели друг на друга и шагнули внутрь. Они сразу будто окунулись в нежный фиолетовый свет, который, освещая и выделяя глобусы среди всего другого, как бы приглашал к ним. На столе на специальных держателях стояли два глобуса. Дэнни и Мэт, затаив дыхание, медленно приблизились к ним. Буштунц вошёл в лабораторию и встал в стороне. Какое-то время в этом волшебном свете царило изумлённое молчание. Мальчики смотрели на глобусы, которые словно отвечали им своим взглядом, излучавшим этот свет.