Слёзы Индии - стр. 2
В какой-то момент ей показалось, что воздух стал гуще. Сквозь этот сладковатый, густой, как сироп, аромат алкоголя, духов, специй вдруг прорезался иной запах, слишком знакомый и неуместный для зала, где каждое движение выверено, каждый звук приглушён. Запах жасмина. Он был лёгким, едва уловимым, словно его принесла чужая рука, словно кто-то только что прошёл слишком близко, оставив после себя невидимый след.
Санадж оглянулась, пытаясь найти источник, но вокруг были только улыбающиеся рты, золотые бокалы, медленные жесты танцующих пар. Она знала этот запах: он всегда появлялся тогда, когда в жизни происходило что-то невидимое, но важное, когда за очередной вежливой улыбкой пряталась угроза или тайна. Этот запах был мостом к детству, к лету, когда на рассвете мать вплетала ей в волосы жасминовые цветы, к снам, в которых она бежала босиком по прохладному полу к окну, где уже начиналась новая гроза.
На этот раз запах исчез так же быстро, как и появился. Ритика позвала её за стол, где уже ждали несколько гостей: трое мужчин в тёмных костюмах и женщина в алом сари, смеющаяся слишком громко, будто стараясь перекричать саму тишину. Кто-то сделал ей комплимент, кто-то попросил подписать книгу, кто-то пытался выяснить, зачем она вернулась в Индию после стольких лет, и никто не ждал честных ответов, только очередной истории для своего частного архива.
Санадж отвечала изящно, но без особого участия. Она наблюдала за руками собеседников, за движением глаз, за тем, как у одного из мужчин подрагивал мизинец, когда он говорил о "настоящей культуре", и как женщина в алом сари каждый раз перед тем, как рассмеяться, чуть сдвигала плечи, будто старалась защититься от чего-то невидимого.
Кто-то незаметно налил ей вина, кто-то что-то добавил в бокал, она не видела, но ощутила: в следующий глоток вмешалась посторонняя сладость, вкус был странно густым, и оставлял на языке металлическое послевкусие. В голове словно щёлкнул переключатель: звуки отдалились, свет стал ярче, чужие лица расплылись, и комната словно опустилась на полтона ниже, здесь, среди сотни голосов, она вдруг осталась совершенно одна.
В этот момент рядом возник мужчина. Она не сразу поняла, как он появился, просто увидела руку, которая быстро, уверенно отодвинула её бокал, и услышала тихий голос:
– Здесь не стоит пить, – и почти не разобрала черт лица, только сильный профиль, строгие губы, ровный спокойный взгляд.
Он не смотрел на неё прямо, не произносил её имени, не предлагал ничего объяснять. Его голос был чужим, но в нём не было ни угрозы, ни суеты, ни любопытства, только сдержанная забота, в которой не было ни намёка на сочувствие.
– Вас ждут в фойе, – добавил он, – сейчас не время для танцев.
Санадж машинально встала, почувствовав, как по спине пробежала дрожь. Её пальцы дрогнули, сжимая край бокала, который она всё ещё держала, и она шагнула к нему, будто намереваясь спросить, кто он и почему вмешивается. Губы шевельнулись, готовые выдать вопрос, но голос застрял, пойманный тяжестью его взгляда. Он чуть кивнул, ни улыбки, ни лишнего жеста, только движение головы, будто знал, что любая благодарность или вопрос были бы сейчас лишними.
– Я тебя не спрашивал, – тихо сказал он, почти шёпотом, и исчез в толпе так же быстро, как появился.