Слева от Африки - стр. 23

За исключением двадцатилетней давности истории с одной девушкой – допустим, ее звали Мартой, – никакими другими случаями романтических отношений с юными девами младше двадцати Марк похвастаться не мог. Так он Людке и сообщил.

– О! – удивилась она. – А чего так? Смотри, какие газели бегают по нашим средневековым коридорам, какие дивные оленята в черных гольфах и мартенсах. Просто – ах! Ты странный.

Марк пожал плечами. Разговор стал его тяготить. Спасение одной газели добавило ему пару седых волос. Два года назад мокрым октябрьским вечером он возвращался к себе домой и уже за университетской стеной обнаружил сидящую на корточках барышню. Барышня отчаянно икала и стонала, держась за голову. То икала, то стонала. Поочередно.

«Да что ж вы пьете как не в себя, дурочки», – в очередной раз подумал Марк. Чем младше курс, тем больше и бестолковей они надираются на этих своих студенческих вечеринках.

– Что пили? – спросил Марк, тронув ее за плечо.

Девушка посмотрела на него глазами, мутными от слез и алкоголя, в черных кругах размазавшейся туши.

– Пиво, – сказала она и ее вырвало.

«Литра три», – оценил Марк, достал из кармана пачку влажных салфеток и вытер бедняге лицо, а потом трясущиеся холодные ручонки, похожие на птичьи лапки.

– О-о-о, – простонала дева, – меня комендант в общагу не пустит. Или настучит.

«Господи, – подумал Марк, – спасибо тебе, что в моей жизни уже давно нет никаких комендантов…»

Разумеется, он привел ее к себе, отпаивал сладким чаем, запихал в душ, предварительно выдав ей махровую простыню, и сопроводил полуживого мокрого воробья на диван в кабинете, сам же, даже не включая в спальне свет, настолько его измотала эта акция спасения, кое-как разделся, рухнул поперек кровати и мгновенно уснул. А проснулся в пять утра, о чем сообщило ему электронное табло будильника, от того, что рядом тихонько пыхтел и сопел совершенно голый человеческий детеныш женского пола, и если бы просто пыхтел и сопел, так еще и гладил Марка по плечу, одновременно совершая поползновения лизнуть его в шею.

Марк осторожно снял ее руку со своего плеча, встал, собрал по всей квартире ее вещи, да-да, те самые черные гольфы, трусишки шириной с полоску лейкопластыря, футболку и свитер. Принес ей и велел одеваться и валить со скоростью сверхзвукового самолета. Как ее звали, он вспомнить не мог.

Юница, косо поглядывая на Марка, нетвердо бродила по квартире, натыкаясь на мебель, и бормотала:

– Где же юбка, мать твою, ебаныврот…

Марк, ощутив приступ тошноты, ушел в ванную и принялся тщательно чистить зубы. Когда вернулся, несчастное создание уже сидело в кресле – в клетчатой юбке, черных колготках с дырой на острой коленке и в неровно натянутых гольфах.

– У меня болит голова, – сообщила малолетняя пьяница.

Марк принес ей таблетку спазмалгона и стакан воды.

Она запила таблетку, отдышалась и сказала:

– Спасибо. Ты классный. Ну иди сюда.

Марк взял ее за плечи и вывел на лестницу. Ему хотелось поступить более радикально, например дать ей подзатыльник и вынести за шкирку прямо во двор, чтобы наверняка, но он сдержался. И держал себя в руках каждый раз, когда она подбегала к нему в университете и упрекала его в холодности и бесчеловечности после того, как они провели ночь вместе. Вот тогда-то к Марку, видимо в качестве антидота, стало возвращаться воспоминание давнего польского католического Рождества, радостные детские вопли во дворе и Марта в струящемся зеленом платье и в венецианской маске. Марта, надо сказать, ведь тоже тогда обманула его. Но она воспользовалась карнавалом, а значит, действовала строго в рамках правил игры. Да и вообще, она была другой. Она была безупречно воспитанной лесной феей, она читала ночи напролет, в конце концов, это она придумала план спасения Гришки…