Слепое кино - стр. 3
– А клевы кресла, а? – на рекламу бросил Виталий, прыгнув на его место.
– Вот гад!
– Бывает, – утешил его тот, сгребая с журнального столика, всунутого в меж кресельную промежность, пачку сигарет. – Я потом помою.
Банан, гнило ухмыляясь, вышел из комнаты Виталия, наспех сотворенной из веранды, и зашел в центральную часть дома, где единолично изживала свои одинокие вещие дни его маман.
Ноздри продрало отстойным воздухом старческого говенья. Но он, не подав и вида, спешно ополоснул руки и даже зачем-то сказав «спасибо», щелкнул в обратку.
– … кстати, должна позвонить сегодня, – услышал Банан, открывая дверь.
– Кто? – Взлетел он бровью.
– А-а… Я и забыл с этими креслами, – начал Виталий. – Вчера мамка зовёт к телефону: «Тебя женский голос!» Я думал, это те «жабы» с Болота, помнишь?
– Ну, – нетерпеливо поддакнул Банан, подсаживаясь на раскладной стульчик к столу.
– Я иду и по ходу отмазку уже придумываю. А на фиг эти жабы нужны мне на дне рождения? Подымаю трубку, Агни с Розой! Полагай?
– Агни? – удивился Банан. – С Розой? Ещё помнят?
– И не только помнят. Мы вчера с ними и куражились.
– Ни фига! – ошалел Банан от неожиданности.
– Сегодня опять должны прийти. У тебя как по деньгам?
– Да, я взял пару соток.
– Чё-кого, подсидим сегодня, – сказал Виталий и кинул обглодыш сигареты в открытую «варежку» окна.
– А как же твоя любовь? Как же Ада? – усмехнулся Банан с гримасой наработанного удивления.
– Любовь? Настоящая любовь – умеет ждать, – стебанул Виталий. – Да и неудобно как-то. Болич мне уже вроде бы как другом стал.
Болич приходился Аде сожителем, резинка связи с которым растянулась уже на пару годовых витков. Видимо, пресытившись Боличем, Ада и повелась на Виталия, как на свежий кус худосочного мяса с франтующей ядрёнкой. Тем более, что после разговора с Виталием в ней опять взыграли трубы тех впечатлений, что Виталий оставил ей почти два года тому назад, протяжно призывая оставить Болича. И продолжить крутить тот роман, которым Виталий крутил Адой до самого ухода в армию.
Поняв это, Банан по инерции ещё раз зациклено усмехнулся, и из памяти самострелом выскочила одна сценка. Он слепо посмотрел на улицу своим туманным шаром и в мгновение ока ещё раз пересмотрел её на ускоренной перемотке по узкоформатному экрану окна.
– Вот она! Тормозни её, я прикинусь.
– Ада, Ада! – закричал Банан в окно. – Подожди секундочку! Буквально пять сек!
– Что такое? – Повернула Ада акварелью расписанную миниатюру своего тела, стоя метрах в пятнадцати от дома Виталия, на дороге.
– Ада, одну минутку! Сейчас всё решится!
– Не угорай так! – бросил Виталий.
– Она всё равно не поймет, – усмехнулся Банан, посмотрев как Виталий со скоростью духа на утреннем подъёме пытается вдеть себя в черные брюки, туфли и свой малиновый пиджак. При помощи которых Виталий организовывал в глазах самок иллюзию «доминантного самца». Подумав с улыбкой о том, что разница между реальностью и симуляцией полностью стирается в явлении. А поскольку симуляция это то, что призвано оказывать на нас конкретное воздействие, то это и есть атрибут действительности. Таким образом, действительность, как экзистенциальная мода, есть стихия. И лишь разумная организация наделяет её онтологическим статусом реальности, позволяя обслуживать и подчиняться человеку, служа ему для краткосрочных целей. А это и есть симуляция. Именно поэтому любой вымышленный образ и воспринимается нашим подсознанием гораздо реальнее, чем банальная серая действительность. Чем и пользуются рекламщики, внушая нам свои иллюзии, и вообще все те, кто создает то, чего никогда до этого не было, а теперь – есть. Заставляя нас это есть. Да ещё и причмокивать!