Слава – вещь липкая - стр. 7
– Бухаете? – еще шире раскрыла свой, изрядно поредевший от нелегкой жизни рот соседка. – Любку позови…
– Какую Любку? – опешил я слегка от такого спроса и пожалел, что выбежал открывать тете Дусе дверь в одних носках. На улице был давно уж не май месяц – это я ещё утром осознал, но от радости, что встретил старинного товарища, малость расслабился.
– Ладно, ладно, – замахала ладошкой будущая теща, – неужели я не пойму, сама же молодая была. Позови Любу. Спросить мне у неё надо кое-чего. Я же всё понимаю – дело молодое…
– Так как же я тебе, тетя Дуся, позову Любу, если со вчерашнего вечера её не видел? – отчаянно шевеля замерзающими пальцами, стал противиться желаниям настырной соседки.
– Чего?! – резко сменив счастье на гнев, крепко толкнула меня в грудь тётя Дуся. – Как так не видел, если вы с ней у Зинки-кладовщицы вчера до десяти вечера на дне рождения гуляли, а потом приехали переодеться и догуливать пошли?
– Точно, – проворно закивал я гудящей головой, – гуляли, потом часов в десять в деревню вернулись, я позвал Любку к себе, а у неё внезапно голова разболелась, и я домой один пошел.
– Как один?
– Так.
– Врешь! Чего ты мне-то врешь? Любка прибежала в десять, переоделась, как ошпаренная, крикнула на ходу, что ты её на улице ждешь и всё! Чего с девкой сделал, ирод?!
Тетя Дуся отшвырнула меня от родного порога и, широко распахнув дверь в жилую часть моей избы, ворвалась, словно рассерженная буйволица в зеленом платке к накрытому столу. На том столе, среди нашей уже на редкость скромной закуси отдыхал Леха, уронив на свои почти холеные столичные руки коротко стриженую голову. Вокруг Лехиного чела полукругом лежали денежные купюры. На наше с купюрами счастье, тетя Дуся совершенно проигнорировала убранство праздничного стола, и грузно упав на колени, стала выискивать что-то под моей кроватью. Пока соседка, бормоча себе под нос всякую несуразицу, изучала давно не тронутые веником заросли мохнатой пыли под спальным местом одинокого мужчины, я успел сгрести деньги в мятый полиэтиленовый пакет, чтоб подальше спрятать их от греха да людских пересудов. Не любят у нас люди, когда у других денежки водятся. Очень не любят подобного безобразия: чужое богатство для многих – как серпом по причинному месту. Через мгновение богатый пакет нашел себе временное пристанище в углу за помойным ведром. Подальше от чужих глаз. Там ему сейчас было самое место. Только я разобрался с пакетом, как тут же крепкие руки моей потенциальной тещи ухватили меня за грудки совсем не по-родственному.
– Где Любка?! – орала тетя Дуся, вперив прямо мне в глаза свой разъяренный взор. – Отвечай, ирод! Где?!
Мои робкие попытки оправдаться оказались жалкими, бесплодными и безрезультатными. Чем больше я оправдывался, тем крепче трясла меня тетя Дуся. И так у неё это здорово получалось, что я искренне пожалел о том черном костюме, купить который передумал купить в августе месяце. Вот в чём теперь меня, до смерти затрясённого, хоронить будут? Стыдоба! Что люди скажут, глядя на мою неказистую одёжку, в какую оденут меня сердобольные соседи, снаряжая в последний путь. Ведь единственную приличную кофту, я вчера вечером испоганил на дне рождения Зинаиды Васильевны, случайно опрокинув на себя плошку с салатом. И как же теперь мне быть? Срамота! От позора меня спас Леха. Он неторопливо приподнял голову с натруженных лбом предплечий, и, глянув на разъяренную соседку слегка затуманенным взором, властно прохрипел.