Скольжение в бездну: пошаговая инструкция - стр. 6
– Все будет. – Говорю и смотрю, как методистка помогает парню в клетчатом собирать «синие конфетти», пытаясь понять, с кем она говорит – с ним, с кем-то по гарнитуре или сама с собой? – Заявление напишу хоть сейчас. А план принесу завтра.
Замдеканша кивает на стол напротив, где между книгами и бумагами небольшой клочок свободного места. Только в этот момент обращаю внимание, насколько нелепо смотрятся кольца в ее ушах.
– Садись, пиши. «Ректору», «прошу закрепить за мной то-то», «назначить научным руководителем того-то». Я надеюсь, ты выбрал тему, кафедру, согласовал все с будущим куратором… Не так ли?
Сажусь. Пишу. Разумеется, все давно согласовано. Какое бы дерьмовое мнение у замдеканши обо мне ни сложилось, в плане дипломной работы я преуспел: мы с Натали отлично поладили, и у меня уже две недели как готов не только план, но и набросок вступления. Так что на этот счет подловить меня не получится, как бы сильно миссис-язве того не хотелось.
Минуту спустя кладу ей на стол заявление, отрывая от важных дел вроде онлайн-партии в покер. Она берет листок, надевает очки и начинает вчитываться, с таким видом, будто каждое слово содержит по дюжине ошибок. В этом плане ее тоже ждет облом: экзамен по делопроизводству был самым тяжелым в моей жизни, поэтому грамматика, орфография и правила составления документов отточены у меня до уровня мышечной памяти.
В следующую минуту она кладет заявление обратно на стол, снимает очки, и я замечаю на ее лице то, что считал невозможным – от бесконечной мефистофелевской улыбки не осталось и следа, а в глазах появилось замешательство.
Но в чем же, мать ее, дело?
Мне показалось, прошло не меньше четверти часа, прежде чем она снова заговорила. За все время, что я ждал, лекция по коммерческому праву закончилась, секретарь провел около пяти телефонных разговоров, а методистка с клетчатым успели отлучиться в архивную комнату, перепихнуться и вернуться обратно. Не иначе.
Наконец, замдекана встает со стола, подходит с листком ко мне. «Ты можешь убегать долгое время…», читается в ее взгляде, хоть я и сомневаюсь, что она думает сейчас о Джонни Кэше. Скорее всего, ей не до американских народных хитов, пусть даже с библейскими мотивами. И уж точно не до их блюзовых перепевок, как бы к тому не располагала повисшая гнетущая тишина.
Она протягивает заявление мне, после чего почти по слогам произносит то, что какая-то часть меня ожидала услышать с того самого момента, как я переступил порог деканата:
– Это не смешно.
То, что происходило дальше, помню как в тумане. Кажется, я вышел в коридор, не слыша или не желая слышать реплики замдеканши, не обращая внимания на нравоучения секретаря, не видя перед собой ректора. Вдоль шершавой стены я добрался до лестничного пролета, ощущая себя персонажем любой из гравюр Эшера: бесконечные серые повороты с замкнутыми на себе лестницами, пустые прорези окон в промежутках между такими же пустыми дверными проемами, снующие повсюду безликие фигуры, не понимающие, откуда они пришли, кто они, куда идут…
Судя по тысячам исходящих звонков, я пытался дозвониться до Натали. Ссадина на лбу, порез вдоль пальто и несколько гематом на руках говорят о том, что я действительно чуть не провалился в канализационный люк у парадного входа. А гигантская всепоглощающая дыра внутри меня, которую ничем невозможно заполнить – лучшее доказательство реальности происходящего.